— Подожди!.. — Шото вскрикивает и вздрагивает, ноги сразу же подкашиваются, и он наклоняется вперед.

— Черт, дерьмо, прости меня, я… — Кацуки обхватывает Шото одной рукой, а другой приподнимается вверх. Взрыв беспокойства с легкостью заставляет бедра лежать неподвижно. — Ты в порядке? Тодороки, детка, я со… — голос прерывается, когда он встречает взгляд Шото. Не сердитый.

Как будто Вселенная хочет добавить издевку к травме, Шото начинает — какого черта — он начинает смеяться. Кацуки не знает, следует ли называть это смехом, но к тому времени, как он садится, все еще опираясь на руку, плечи Шото трясутся, и он продолжает тихонько хихикать, одной рукой прикрывая рот. Он полностью устроился на члене, по сути, сидя на нем, ноги обхватывают талию Кацуки, а другая рука покоится на его плече.

Рука Кацуки крепче сжимает Шото.

— Ты… в порядке?

Шото глубоко вздыхает и смотрит на него сквозь ресницы. Уголки губ подергиваются.

— Да.

— Ты уверен?

— М-м-м. Больно.

Черт.

— Я же говорил, что так и будет…

Шото с хмыком качает головой, обрывая его. Он наклоняется ближе и — серьезно, какого хрена — целует Кацуки в нос, поглаживая большим пальцем его скулу.

— Я просто не был готов.

Кацуки морщится.

— Извини.

— Перестань так говорить, это странно. Это было хорошо. Это хорошо. — Он немного сдвигается. — Так хорошо.

Кацуки пристально смотрит на него, пытаясь понять, что за чертовщина творится у него в башке. Шото серьезно смотрит в ответ.

— Что случилось? — наконец говорит он, голос еще тише, чем раньше.

У Кацуки перехватывает дыхание. Не спрашивай меня так.

— Я… — Он наклоняет голову вперед, позволяя ей упасть на плечо Шото. Немного неудобно, но это хорошо. Так хорошо. — Я не хочу навредить тебе.

— Ты не причинишь мне вреда. — Шото обнимает его в ответ и сжимается вокруг Кацуки, чтобы подчеркнуть сказанное. Дыхание Кацуки прерывается. — Я просто счастлив. Я хочу, чтобы ты был внутри меня.

Слова летят прямо к члену Кацуки — против его воли, мог бы он добавить.

— Не говори так.

— Почему нет?

— От этого хочется тебя выебать.

— Ты уже меня ебешь.

Не открывая глаз, Кацуки поворачивает голову к шее Шото.

— Типа от этого хочется плакать.

— Что? — Шото кажется обеспокоенным.

Улыбка появляется на его губах, хотя он и не думал об этом. Что это за чувство?

— Ничего. Не имеет значения.

Молчание Шото такое, словно он хочет поспорить, Кацуки чувствует это в воздухе, но затем — так же тихо — он его отпускает.

— Хорошо.

Кацуки отстраняется и улыбается, встретившись с Шото глазами. На секунду его взгляд кажется удивленным, а затем Шото становится застенчивым, чертовски милым, милым, милым, и он улыбается в ответ. Ни с того ни с сего Кацуки ловит себя на мысли, что хочет состариться с этим мудаком. Это слишком слащаво, слишком много, его мысли выходят из-под контроля.

— Шевелись, — бормочет он, просто чтобы отвлечься.

Улыбка Шото становится дерзкой, и он делает это.

Они двигаются не быстро, не так, как Кацуки думал, что хотел. Он надеялся на это с того случая в домике на дереве — если совсем начистоту, с того момента, как сошли с дурацкого поезда, — но потом случилось вот это все сегодня вечером, и еще кое-что произошло на холме, и был этот разговор с Даби, а до этого лестница для домика на дереве, и семья Шото, и широкая шляпа от солнца, и эта дурацкая коллекция фигурок супергероев на полке над столом, и…

— Ты уверен, что с тобой все в порядке? — бормочет Шото, продолжая скользить на нем.

Голос Кацуки хриплый.

— Да. Да, я в порядке. — В порыве внезапной нужды он тянется вперед и глубоко целует Шото. Темп соответствует томному движению их бедер, и это прекрасно. Он отстраняется и влажно шепчет в губы: — Более чем в порядке.

Дыхание Шото сбивается, когда член Кацуки касается его простаты.

— Хорошо, — вздыхает он и наклоняется для еще одного поцелуя.

Пальцы пробегают по его волосам, иногда дергая, в основном лаская, и Кацуки это нравится. Ему нравится, как поднимается и опускается грудь Шото, то, как он ощущает дыхание всем его телом. Ему нравится, как Шото дрожит, когда почти полностью поднимается, и у него перехватывает дыхание, когда снова опускает бедра. Ему нравится, как хорошо вокруг его члена, горячо и влажно, и так туго, что Кацуки и вправду думает, что может сдохнуть. Ему нравятся выражения лица Шото, и то, как он кусает губы, и как, поймав пристальный взгляд Кацуки, притягивает его к себе для новых поцелуев.

Жар продолжает расти глубоко внутри, но Кацуки хочет его оттянуть, не хочет, чтобы это кончалось. Он тянется, чтобы лизнуть теплую кожу на ключице Шото.

— Хнн… — Плечи Шото смущенно приподнимаются, хотя голову поворачивает, еще больше открываясь для жадного рта Кацуки.

— Чего ты стесняешься? — Он продолжает целовать его шею.

— Не стесняюсь, просто… — Шото почти хрипит, пока Кацуки втрахивается в него, нежно, но вполне определенно, с чувством. — Это слишком много для того, чтобы принять.

Кацуки делает паузу.

— Типа мой член?

— Нет, боги, я имею в виду… Я имею в виду… — Он стонет. — Я потерял ход своих мыслей.

Кацуки смеется глубоким грудным смехом. Чувствует, как на груди выступают капельки пота, а внизу живота что-то сильно сжимается, предупреждая о близкой разрядке. Воздух в комнате удушающе горячий, единственные звуки — стрекотание сверчков из сада, их собственное тяжелое дыхание и шлепки липкой кожи. Его руки горят от напряжения, и хочется пить, теперь, когда он думает об этом, его чертовски мучает жажда. Тело Шото словно горит на нем, лихорадочное и раскрасневшееся, с волосами, падающими на глаза, когда он смотрит вниз, туда, где они соединяются, а потом смотрит на Кацуки и усмехается, приподнимаясь для следующего толчка.

Кацуки мог бы делать это вечно, и этого было бы недостаточно.

— Знаешь… — Шото вздыхает, когда он наполняет его еще раз, пронзительно остро. — Думаю, в детстве у меня был мокрый сон об этом.

Кацуки тянется вперед и подтягивается, чтобы втрахиваться в Шото быстрее.

— О чем ты?

— В детстве, — повторяет Шото, прежде чем застонать и упасть вперед. Он перестает двигаться и позволяет Кацуки контролировать темп, такой сверхчувствительный к удовольствию.

«Наверное, есть в этой комнате что-то такое», — мелькает на краю той части сознания Кацуки, которая еще не потеряла ясность ума. Секс в спальне, в которой он вырос, второй оргазм, когда его выебали в собственной детской комнате…

Кацуки стонет, толкаясь быстрее. Шото гортанно хнычет.

Что бы он подумал, если бы знал, что жизнь приведет к этому? Если бы знал, что здесь окажется Кацуки? Был бы он доволен? Предвкушал ли встречу с ним? И снова, как по маслу, он слышит эти восхитительные слова: ты, наверное, мой самый любимый человек на свете.

— Это почти, — Шото задыхается, откидывая голову назад, и его руки больно сжимают плечи Кацуки, — словно… хнн…

Глаза Кацуки прикованы к его лицу, собственное дыхание превращается в учащенное пыхтение. Он кладет обе руки на талию Шото и трахает его так глубоко, как только может.

— Словно что?

— Делая это здесь, я начинаю думать… — Шото крепко зажмуривается, черты лица искажаются от удовольствия. — Черт. С-словно это мой первый раз, тебе так не кажется? — Он моргает и смотрит на Кацуки как-то застенчиво и довольно одновременно. — Он все равно был с тобой, но я… Б-боги… Мне нравится вот так. — А потом он целует его, и все, что Кацуки может чувствовать, слышать и думать — это Шото.

Его имя срывается с губ Кацуки между одобрением и стонами, похожими на мольбу.

— Шото, блядь, Шото…

— Кацуки. — Шото прерывисто вздыхает и проводит руками по шее Кацуки. Прикосновение болезненно сладкое. — Я… Черт, я люблю тебя.

Кацуки забывает дышать. Пружина, туго свернутая в животе, внезапно раскручивается, и он с силой сгибается вперед, не в силах удержать контроль над реальностью, и кончает так сильно, что белеет в глазах. Он не знает, молчит или кричит, все, о чем может думать — это давление и удушающая жара, невыносимое удовольствие и прекрасная тяжесть тела на нем и Шото, Шото, чертов Шото.