Когда все подарки были куплены, они зашли в кафетерий, который располагался на первом этаже универмага. Виктор Петрович угостил её заварным пирожным и предложил на вечере после концерта сесть рядом. Пирожное было свежим и вкусным, а "Сюза-а-анна-а-а - девушка моей мечты-ы-ы", которая раздавалась из приёмника, стоявшего за спиной у буфетчицы, показалась ей самой лучшей песней в мире.
Потом они ехали назад. Виктор Петрович сидел рядом с водителем, а Людмила Алексеевна сзади на откидывающемся стульчике. В одной руке у неё была хрустальная салатница, а в другой керамическая ваза для цветов. Внутри у экономиста всё ликовало. Давно, да что там давно, очень-очень давно, да-да, очень-очень давно ей не было так хорошо. Начиналась новая прекрасная жизнь.
Виктор Петрович время от времени поворачивался и смотрел на неё долгим взглядом. От этого взгляда Людмила Алексеевна замирала и переставала дышать, он отворачивался, и она отмирала и хватала ртом воздух. А ведь ещё будет вечер и танцы. Она прикрыла глаза и представила, как наступит очередь "медленного танца", и Виктор Петрович пригласит её, а она согласится, они выйдут в центр комнаты, он обнимет её, прижмёт к себе и...
Додумать она не успела, потому что водитель Миша заорал: "Мать твою!" - и вдруг резко затормозил. Как оказалось - вот и не верь потом в приметы! - дорогу пред машиной перебежал чёрный кот. Или кошка?
Но это уже не имело никакого значения. Людмила Алексеевна, которая на своём приставном стульчике не имела точки опоры, ткнулась вперёд. Её, точнее мамина, норковая шапка-"боярка" соскочила, перекувыркнулась в воздухе и аккуратно наделась на Мишину руку, крепко сжимавшую рычаг переключения скоростей. Потом водитель так же резко дал газу, и Людмила Алексеевна с визгом повалилась на спину. Тонкая юбка-стрейч - "шик и нежность - два в одном" - сначала надулась, как парус, а потом плавно опустилась на лицо аккуратными складками.
И тут Людмила Алексеевна вдруг вспомнила, что - какой кошмар! - в утренней спешке совершенно забыла снять тёплые розовые панталоны, и они, эти проклятые панталоны, сейчас, как говориться, выставлены на всеобщее обозрение. Ей стало так плохо, что она застонала и попыталась приподняться, но руки были заняты подарками, бросить которые Людмила Алексеевна не смела, потому что они были "бьющиеся". Ко всему прочему теперь она была без шапки, которая прикрывала сальные волосы, стянутые резинкой с двумя красными сердечками. Короче говоря, "полный провал всех плановых намерений", как любил выражаться на совещаниях директор Николай Афанасьевич.
- Всё, - пронеслось в голове Людмилы Алексеевны. - Всё.
Когда Виктор Петрович и Миша обернулись на шум, то они увидели, что всеми уважаемая экономист первой категории лежит в проходе между задними сиденьями ПАЗика с лицом, прикрытым, как паранджой, то ли сиреневой, то ли бордовой - не мужское это дело различать такие тонкости - тканью, стонет, вращает глазами и беспомощно перебирает ногами.
Потом водитель и Виктор Петрович за руки тянули её из прохода, усаживали на удобное сиденье и успокаивали. Перепуганный Миша извинялся, совал ей в руки "боярку", сочувствовал и божился, что такое с ним случилось впервые. Но Людмила Алексеевна молчала, смотрела куда-то вниз, крепко прижимая к груди салатницу и вазу, и водитель аккуратно пристроил шапку ей на голову.
Виктор Петрович тоже помогал, усаживал, сочувствовал и пристраивал, но от этой помощи и сочувствия ей стало ещё хуже.
- Всё. Всё. Всё, - стучал в голове невидимый молоточек. - Всё. Всё. Всё.
Потом они бесконечно долго, как показалось Людмиле Алексеевне, ехали назад. Весь обратный путь прошёл в полном молчании. Виктор Петрович ни разу не повернулся и не посмотрел на неё тем самым взглядом, каким смотрел раньше. Людмила Алексеевна мрачно уставилась в окно ПАЗика. По тротуарам шли люди. У автобусной остановки мужчина в пуховике продавал мимозу. Жёлтые шарики стыли на ветру, и он заворачивал хрупкие веточки в целлофан, как будто от этого им будет теплее. Пошёл снег. Сначала он ложился белыми праздничными хлопьями на деревья, кусты, крыши автомобилей, людей, землю, асфальт, а потом погибал под ногами людей и колёсами автомобилей и превращался в противную грязную жижу.
Наконец доехали до конторы. Мужчины остались выгружать и заносить подарки в актовый зал, а она пошла к себе в кабинет. Из последних сил Людмила Алексеевна поднялась по лестнице, закрыла дверь на ключ и рухнула на стул. Головы не было. Вместо неё на тоненькой верёвочке-шее болтался воздушный шарик, готовый в любую минуту лопнуть и разлететься на жалкие кусочки.
Всё. Всё. Всё.
Людмила Алексеевна застонала и обхватила ненавистную голову руками. Ну, почему? Почему? Почему ей так не везёт? Почему она не сняла эти проклятые панталоны? Почему? Как она сможет посмотреть в глаза Виктору Петровичу? И перед Мишей стыдно. Ужас!
Она посидела немного, потом сняла пальто и шапку, кинула их на стол и подошла к окну. На улице всё падал и падал снег. Он наверно не знал, что зима закончилась, и его белый праздник уже никому не нужен.
- Весны не будет, - с тоской подумала Людмила Алексеевна и уже хотела отвернуться, но вдруг услышала смех. Она посмотрела на крыльцо конторы и увидела, что там, пытаясь спрятаться под козырьком от порывов ветра и валившего снега, курят мужчины.
Среди них был водитель Миша.
- Ну, вот, уже смеются, - она была уверена, что водитель описывает сегодняшний случай в автобусе.
Смеются.... И правильно делают. Она тоже смеялась бы, если бы кто-нибудь рассказал ей что-нибудь подобное. Людмила Алексеевна решительно встала и нахлобучила шапку. Решено. Ни на какой вечер она не пойдёт. Не по-й-дёт. Все будут сидеть, сочувственно смотреть на неё и смеяться за спиной. Она этого не перенесёт. На сегодняшний день хватит. Она пойдёт домой, а потом попросит маму отнести заявление об увольнении и больше никогда сюда не придёт. Ни-ког-да. Да, это самое правильное решение.
Людмила Алексеевна быстро надела пальто и достала из стола кружку с изображением лошади. Эти кружки пару лет назад от имени руководства вручил всем женщинам конторы председатель профкома Юрий Борисович. Тогда тоже, кстати, было торжественное собрание в честь Женского дня, а потом вечер и танцы. Было весело. Людмила Алексеевна уставилась на произведение китайских тружеников. У лошади на кружке были неестественно длинные ноги и грустные жёлтые глаза. В носу защипало, и слёзы сами собой покатились по щекам, увлекая за собой тушь для ресниц.
