Что же заставляет нас взять человека, который, несмотря на болезнь и неуверенность в себе, может создать такую ​​славу и бросить его в частокол, лишив его всего, 34-летнего светлокожего чернокожего в глубочайшей Грузии? Взять девушку с фарфорово-голубыми глазами и светлыми волосами и сломать ей тело, закопать ее в мешках для мусора в кромешной тьме?

  "Я никогда не знал."

  Резник опустил ногу на акселератор, увеличил громкость ленты, пока звук не задрожал на грани искажения, заглушая все другие шумы, все мысли.

  Мейблторп, расположенный менее чем в двадцати милях вверх по побережью от Скегги и навсегда оставшийся его бедным родственником, приветствовал Резника, как диккенсов гроб, зимующий вдали от богадельни. Вдоль единственной главной улицы заколоченные витрины магазинов тщетно обещали рок и сахарную вату, большие хот-доги и свежеприготовленные пончики, пять за фунт. Седовласый мужчина в старой шинели Королевских ВВС кивнул ему, его жесткошерстный фокстерьер проявлял мимолетный интерес к лодыжкам Резника. Впереди широкая бетонная набережная напоминала линию Мажино. А дальше, почти затерянное в тумане, Северное море неумолимо вливалось холодом, больше похожее на ил, чем на море.

  Эдит Саммерс сменила свою квартиру в высотном доме на бунгало 1930-х годов с фасадом из галечной плитки, расположенное через три двери от углового кафе. реклама свежевыловленной местной трески и чипсов (чай включен, хлеб с маслом дополнительно). Она ничего не сказала, когда узнала Резника, стоящего у ее входной двери, сгорбившегося от моросящего дождя и ветра.

  Она привезла с собой аквариум и стол с золотой каймой; взяла напрокат новый телевизор, прикрутила к тележке из черного металла, и Петула Кларк в плохо смешанном цвете задумчиво смотрела на Фреда Астера, напевая «Как дела в Глокка Морра?» с плохим ирландским акцентом. Эдит оставила Резника в комнате с низким потолком и вернулась с цветочной чашкой и блюдцем.

  «Я не долго пюре».

  Когда он сидел, прихлебывая тепленький чай, она сказала: «Я знаю, почему ты здесь».

  Резник кивнул.

  — Я был прав, не так ли?

  "Да, но …"

  "Что я сказал …"

  "Да."

  Поначалу он думал, что она собирается совладать с собой, выдержать его до тех пор, пока он не уйдет, но, сидя перед ним на расстоянии, которое слишком легко можно было преодолеть вытянутой рукой, он увидел, как ее лицо сжалось внутри, шар, из которого медленно выпускается воздух.

  Пока первые рыдания все еще терзали ее, он поставил свою чашку и блюдце, опустился на колени рядом с ней, потянулся вверх, пока она не уткнулась лицом в изгиб его шеи, прижавшись щекой к грубому воротнику его пальто.

  — Он, знаете ли, приставал к ней? Помешал ей, типа? Это было позже, темнота жалась к окнам; На этот раз Резник заварил чай, и чайник стоял перед решеткой электрического камина, вязаный уголок для чая был не на своем месте.

  «Мы не знаем. Не наверняка. Сколько времени ей осталось. Но, да, вы должны думать, что это возможно». По его телу пробежала дрожь, не имеющая ничего общего с холодом. "Мне жаль."

  Эдит покачала головой. — Я не могу этого понять, а ты? Как кто-то в здравом уме…?»

  — Нет, — сказал Резник.

  «Тогда, конечно, все. Они не в своем уме, не так ли?

  Он ничего не сказал.

  «Больной, больной. Их нужно выпороть, запереть».

  Он начал тянуться к ней рукой.

  "Нет нет. Все нормально. Я буду в порядке.

  В комнате было душно. Огонь обжег правую ногу Резника, не оставив следов на левой. Вопреки самому себе, он думал о долгой дороге домой, о комнате для расследований убийства на следующее утро.

  — Похороны, — вдруг сказала Эдит. — Что будет с похоронами?

  — Возможно, мать Глории… — начал Резник и тут же остановился.

  — Это моя вина, ты же знаешь.

  "Нет."