Миллингтон записал детали, отпил пару чашек чая, прежде чем поговорить с Резником по телефону. По крайней мере, когда босс был вовлечен, он, вероятно, сам поговорил бы с родителями ребенка; одна вещь превыше всего, что заставило его желудок, Миллингтон, глядя в эти рухнувшие лица, лгал.

  Повестка спасла Резника от трудного решения: в субботу вечером поддерживать бар в Польском клубе, все время жалея, что он остался дома, или в субботу вечером дома, жалея, что теперь он не пошел в клуб. Он поговорил с Морисом Уэйнрайтом, удостоверившись, что вся униформа поднята по тревоге, автомобильные патрули отвлечены, а информация еще не получена. Шесть часов: он догадался, что суперинтендант будет слушать новости по радио, и оказался прав.

  — Видишь, твоя команда хорошо начала, Чарли, — сказал Джек Скелтон.

  «Кажется, я не могу начать, сэр».

  «Оставь это слишком поздно, как обычно, вроде как нет».

  — Осмелюсь предположить, сэр, — сказал Резник, а затем рассказал ему о пропавшей девушке.

  Скелтон был спокоен: на заднем плане Резник мог слышать бестелесную программу чтения новостей и лежащую над ней женщину, вопросительный голос, то ли жену Скелтона, то ли дочь, он не знал кого.

  — Пять часов, Чарли. Так или иначе, не так уж и долго».

  Она могла спрыгнуть с качелей и понять, что бабушки больше нет, запаниковать и пойти ее искать, заблудиться. Чья-то мама, кто-то, кто должен был знать лучше, мог бы собрать ее с друзьями за пирожными и колой, взятыми напрокат видео мультфильмами, антропоморфными животными, совершающими невыразимое насилие друг над другом, в то время как маленькие девочки смеялись до слез. Она могла бы даже сидеть на дороге в «Савойе» с липкими от слишком большого количества попкорна руками, привязавшись к чьему-то угощению на день рождения. Все, что было возможно, они знали все это раньше.

  Потом был другой набор возможностей…

  Ни Резнику, ни Скелтону не нужно было озвучивать то, что не давало им покоя.

  — Вы пойдете в дом, — без вопросов сказал Скелтон.

  "Напрямую."

  "Держи меня в курсе."

  Резник опустил маленькую кошку, забравшуюся к нему на колени, за уши которой он рассеянно поглаживал, и направился к двери.

  Снаружи темнело. Огни тут и там в окнах высотки придавали ей вид незавершенной головоломки. Резник свернул с главной дороги между круглосуточным гаражом и кинотеатром и припарковался за поворотом объездной дороги. Беспорядочная группа молодых людей, самому старшему не больше четырнадцати, испарилась при его приближении. Он был удивлен, обнаружив, что лифт работает, а еще сильнее — резкий запах мочи и обещания любви и ненависти, нарисованные на стенах.

  Кто-то выкрасил дверь дома 37 в тусклый, темно-зеленый цвет, который неравномерно исчезал под мазком снизу, как будто внезапно кончились то ли краска, то ли энергия.

  Резник позвонил в звонок и, не зная, работает ли он, также постучал в почтовый ящик.

  Приглушенный звук телевизионного смеха стал еще глуше.

  "Кто это?"

  Резник отступил назад, чтобы его было лучше видно через глазок в двери, и поднял свой ордер. В искажении круглой линзы «рыбий глаз» Эдит Саммерс увидела в неровных складках распахнутого плаща крупного мужчину с широким лицом и высокого роста; провисший узел его полосатого галстука на несколько дюймов ниже отсутствующей пуговицы на вороте рубашки.

  — Детектив-инспектор Резник. Я хотел бы поговорить с вами о Глории.

  Два болта были отвинчены, цепь отпущена, защелка соскользнула с замка.

  "Г-жа. Саммерс?

  — Ты нашел ее?

  Медленное покачивание головой. "Не боюсь. Еще нет."

  Плечи Эдит Саммерс поникли; беспокойство уже вытеснило большую часть ее надежды. Уголки ее глаз были красными от трения, воспаленными от слез. Она стояла в дверях своей квартиры и смотрела на Резника, наполовину сломленная чувством вины.

  "Г-жа. Саммерс?

  — Эдит Саммерс, да.