"Мумия…"

  Она усадила ребенка перед тарелкой, нарезанным хлебом с маслом, обручами для спагетти на плите, на стенках кастрюли пузырились пузыри. Шесть рыбных палочек под грилем, две для Сары и…

  Ноги Мэри подогнулись в коленях, на мгновение, не более того, достаточно, чтобы расплескать ее по узкой комнате; ее рука, цепляясь, цепляясь за что-нибудь, схватила ручку чайника и швырнула его по полу.

  У ее ног скапливалась вода, чуть теплая.

  Она стояла у раковины, выжимая тряпку, прежде чем поняла, что Сара прижалась к дверному косяку со слезами на лице и смотрит.

  — Все в порядке, дорогой. Мама только что разлила воду. Ты возвращайся и продолжай пить чай, а я приберусь. Это не займет ни минуты».

  Она быстро обняла девушку, чувствуя, как собственные слезы наворачиваются на глаза. Спросите кого-нибудь. У тебя язык в голове, не так ли? Мэри низко наклонилась с тканью; вода, казалось, попала повсюду. В третий раз, вернувшись к раковине, она включила газ над грилем и вывалила половину спагетти на тарелку.

  "Мумия?"

  "М-м-м?"

  — Вот Люк.

  Она обернулась и увидела его через всю комнату. Дверь на улицу была открыта, и он вбежал и остановился там, все еще немного запыхавшись, с головой, склоненной набок, и на нее упала прядь каштановых волос.

  «Я не опаздываю, я…»

  Ладонь ее руки резко ударила его по лицу. Были секунды, когда он, казалось, не осознавал, что произошло, качался спиной к стене, чувствуя, как покалывание возвращается к его щекам, вызывая крики и слезы.

  За столом Сара сидела, опустив голову, не глядя, не желая смотреть, тоже плакала.

  — Что с ними?

  "С кем?"

  "Ребенок?"

  "Ничего такого."

  — Мэри, ты не можешь мне сказать…

  — Мама, с ними все в порядке.

  — Они почти не сказали ни слова с тех пор, как прибыли сюда.

  — Это было всего десять минут назад. Дайте им шанс».

  — Ты был здесь около шести, как…

  «О, какая разница, во сколько мы приехали? Какая возможная разница?»

  «Мэри, это не то время, о котором я беспокоюсь».

  — Тогда… тогда не говори так об этом.

  — Я не буду говорить о времени.

  — Ладно, ты не…

  «Это мои внуки…» Если бы Вера Барнетт смогла встать со стула достаточно быстро, она бы схватила дочь за руку и физически удержала бы ее в комнате. А так все, что она могла сделать, это смотреть на нее, желая, чтобы она не ушла, делала, что хочет, точно так же, как она делала, когда сама Мэри была ребенком маленьких невысказанных сожалений и угрюмого молчания.

  Через мгновение из чайника выплескивается вода, чашки и блюдца шаркают по сушилке. Люк опустился на колени перед телевизором, слишком близко к изображениям черно-белых преступников, ожидающих наземной сцены, звук стал слишком тихим, чтобы его можно было услышать. Втиснувшись в угол двухместного дивана, Сара смотрела на лицо своей бабушки, на втянутые щеки, на спутанные седые локоны на фоне ее седой шеи.

  Когда Мэри вернулась в гостиную, чайные принадлежности стояли на узорчатом металлическом подносе, а печенье лежало на треснутой фарфоровой тарелке. Избегая взгляда матери, она села на диван и держала в одной руке блюдце, а в другой чашку. Через плечо Люка она смотрела, как пассажиры дилижанса сбрасывают в мешок деньги и ценные вещи. Сара, прижавшись к ней, пролила чай с молоком на цветы своего платья.

  — Ну, это очень мило, должен сказать.