— Я думал, что скучал по тебе.

  "Тони…?"

  — Думал, ты рано ушел.

  «Я не понимаю…»

  — Вечер понедельника, не так ли? Когда вы когда-нибудь оставались дома в понедельник вечером?»

  Она чувствовала свои кости, хрупкие, прижимающиеся к легкости кожи. На другом конце комнаты мелькнуло отражение, красный шарф ярко выделялся на фоне серого.

  "Где ты? Что ты хочешь?"

  — Давно мы не разговаривали.

  «Мы не разговаривали, мы кричали».

  «Этот мой нрав…»

  — Я сказал тебе, что не хочу тебя больше видеть.

  — Ты сделал больше, чем это.

  «Я должен был защитить себя».

  — О, да… — Его голос смягчился до улыбки, которую она все еще могла видеть. — Скажи мне кое-что, Ширл.

  "Продолжать."

  — Скажи нам, что на тебе надето.

  Ее глаза были закрыты, когда она вернула трубку на место. Черт бы его побрал! На кухне она откупорила бутылку во второй раз. Судебные приказы не могли избавить ее от того выражения, которое вернулось на его лицо после того, как они расстались, не могли скрыть тон его голоса. Она со стуком опустила стакан в раковину и подошла к платяному шкафу за пальто. Он был прав, и это был вечер понедельника, а когда она оставалась дома по вечерам в понедельник за последние двадцать лет? Это было тем, что помогло ей пережить остаток недели.

  Осторожно, она отпустила защелку, повернула ключ.

  Два

  Прошло несколько мгновений, прежде чем Резник понял, что одна из кошек сидит у него на голове. Радио было настроено на Четыре, и женский голос пытался сообщить ему что-то о цене картофеля Марис Пайпер.

  — Диззи, давай.

  Он медленно повернулся, уговаривая животное лечь на подушку. Часы показывали шесть семнадцать. Второй кот, Майлз, удовлетворенно мурлыкал из-за пятна на покрывале, где ноги Резника образовали глубокую букву «V».

  — Диззи, прекрати!

  Кошка, сплошь черная и с изогнутым в знак приветствия хвостом, продолжала ритмично двигать когтями в руке Резника и из нее.

  "В настоящее время!"

  Наконец, он поднял кошку, опустил ее на пол, размахивая собственными ногами, колебался не больше секунды и, наконец, встал на ноги. Дождь хлестал по окну, и когда он отдернул шторы, свет почти не увеличился.

  Стоя под душем, Резник изо всех сил втирал шампунь в волосы; глаза плотно закрыты, лицо запрокинуто вверх, он понизил температуру воды до минимума. Когда он взглянул в зеркало, в его дыхании уловила смесь немецкого пива и сладких маринованных огурцов. На весах он был как обычно на восемь фунтов больше. Кошки качались вокруг его голых ног, почти скользили под ногами, когда он натягивал темно-серые брюки, светло-серые носки.

  У дальней стены кухни Пеппер смотрела на него из-за листьев роициссуса на холодильнике.

  Диззи, Майлз и Пеппер — где был Бад?

  Появился коротышка из неродственного помета, растопыренный и испуганный, когда Резник открыл банку кошачьего корма с курицей и печенью и разделил его на четыре миски: зеленую, синюю, желтую и красную. Всякий раз, когда он менял положение мисок, кошки обязательно возвращались к своему обычному — кто утверждал, что кошки дальтоники? Или, может быть, ответ заключался в том, что у каждого было свое имя, напечатанное красными чернилами толщиной в дюйм, приклеенное скотчем к боку каждой чаши.

  Слишком рано для чего-то более резкого, Резник включил гитарный альбом на стереосистеме и приглушил громкость. Он включил кофейник, отрезал три куска ржаного хлеба для тостов и сел читать вчерашнюю газету. Обе городские футбольные команды играли и проигрывали; один топтался на месте в Третьем дивизионе, другой держался близко к вершине Первого до неизбежного зимнего отступления. Само собой разумеется, что Резник поддержал первого. В свободное от дежурства субботнее время он стоял на террасе с полудюжиной беглецов из польской гастрономии и с растущим отчаянием искал, чем бы поаплодировать — пасом через поле, вкусным ударом пяткой, ударом по воротам. много просить.