Торговец молча пожалел его, омрачив печалью глаза, ведь на плечи старика выпала непростая ноша нести ответ перед королевой, да что там говорить, перед всем кэрунским народом.

– Мы явно молимся не тем богам, – счёл добавить Гурдобан к той печали, что казалась в таком месте неуместной.

Окликнувший их возничий уважительно предложил своему господину последовать дальше, потому что небо над Салксом, кажется, было готово пролиться дождём. На что вельможи, вытряхнув пепел из своих курительных трубок, проследовали к повозке, на свои места.

Повозка тронулась, проскрипев деревянными колёсами, а ракутары, слегка подвывая, с упорством выхаживали по каменистому склону. Они относились к числу старых особей, списанных отовсюду, но изредка всё же совершающих перевозку небольших грузов. Мирдо сетовал на это, попрекая главного конюха Аскина из Иссандрила в том, что он выжимает из бедных животных последние жизненные силы. А если ракутары по дороге сдохнут, то наверняка этот самый Аскин пошлёт за ними свору своих малолетних мясников, дабы освежевать их и разобрать по косточкам. Для Гурдобана вряд ли всё это было занимательным, и потому иногда он отвлекался от болтовни старика, рассматривая своих рабов.

Один из пленников, называемый Бафферсэном, вёл себя активнее, чем другой. Он, слегка наклонившись в сторону Аккертона, сказал ему пару слов.

– Сэл здесь, – и, заприметив взгляд амийца, съёжился, словно от подступившей боли.

Сначала Аккертон ничего не ответил, во рту его пересохло, а от крови стоял постоянный солёный вкус. Но после того, как взгляд торговца снова обратился к Мирдо, он что-то буркнул в ответ. Бафферсэн понял, что он сказал, то был простой вопрос, повисший в воздухе.

– Зачем она им?

Со скрипом колеса, периодически главенствующим над всем окружением, Бафферсэн заговорил со своим другом, уже без всякого укрывательства и совершенно не зная, к чему это приведёт.

– А зачем мы им? – прохрипел он. – Ведь мы не знаем их языка, как и они нашего, – его взгляд упал на Гурдобана, что с удивлением пялился на него.

Аккертон, проскулив, оборвал его взгляд, поймав себя на том, что так же, как и Франк, уловил на себе полное внимание Мирдо.

– Не пялься на него, – сказал он, а потом добавил: – там в камерах этому краснокожему и не нужен был наш язык, он прочёл наши мысли на раз и два, лишь коснувшись наших тел. Только это позволило им разыскать Сэл. Надеюсь, с моей Клер ничего там не случилось.

– Не выгораживай меня, мой друг, – заныл Бафферсэн, – я сам обнажил ему свои мысли. А что до твоей Клер, то при чём здесь она, эта чудовищная вещь была в моём доме.

Гурдобан ударил кулаком по деревянному седалищу, и пленники, вздрогнув, замолчали. То показалось ему крайне возмутительным – их переговоры бог весть о чём прямо при них.

– Ты посмотри, Мирдо, – пробухтел он, – общаются и даже не прикрывают свои рты.

Мирдо промолчал, посматривая то на одного пленника, то на другого. А затем впереди каменной дороги выросла зелёная гора, и старик приметил среди стволов зеленой бистии[31] свою трудовую колонию.

– Мой друг, вот я и на месте! – воскликнул он, несомненно, радуясь местам, имеющим в его мудрой душе значение дома или же чего-то близкого.

Повозка, переваливаясь с колеса на колесо из-за довольно внушительных ухабов, проехала между больших тотемных столбов, по форме напоминающих изваяние сторожевых длинноклювых птиц, и остановилась. За ней, почти друг на друге, размещались сотни деревянных шалашей и амбаров, полевых кухонь и кузниц, разносящих повсюду звуки молотов, бьющихся о наковальни. Всё это переходило в многочисленные, подпёртые деревянными балками пещеры, которые, как и всё прочее, ютились под станом зелёной горы.

Раздобренные женщины-кухарки, как и их юные помощницы, перемотанные шерстяными накидками, покрывающими тонкотканые сорочки, тут же показали свои носы из шалашей. Они любили Мирдо и баловали его своими широкими улыбками. Растолкав девушек, скопившихся мухами у повозки, где и был сейчас староста, крепкий, некрасивый мужчина по имени Дибли помог ему слезть.

– С возвращением домой, о великодушный рихт, – обронил он. И в его руке звякнула связка медный ключей.

Эти ключи, словно регалии королевы, были признаками могущества самого Мирдо, подтверждающими его власть. Конечно же, Дибли вручил их ему, в общих словах обрисовав картину своих трёхдневных действий. Именно трёхдневных, потому что столько и отсутствовал староста колонии, посетивший беспокойный Иссандрил.

– Два раза я открывал амбары, чтобы проверить мышеловки, – сказал он. – Один раз хранилище, дабы проветрить семена. Больше ключами я не пользовался. И, кстати, кузнец Фирджи явно плохо освоил своё ремесло, зубья кирки не выдерживают и пяти ударов.

Старик, постучав себя по голове, приостановил его, вернувшись расторопно к повозке.

– О, мой друг! – покачал он сединой. – Прости меня за моё невежество. Спускайся, отведай травяного чаю.

Гурдобан похлопал его по плечу, тихонько, словно отца, который, к слову сказать, перед своей смертью забывал даже о том, что у него есть сын. Он был бы рад принять предложение такого великодушного кэруна, но время диктовало всему свои сроки, а потому ему не оставалось ничего, кроме как проститься с ним и пожелать бетисового счастья.

Возничий дёрнул поводья, и повозка, покачнувшись, тронулась, всё так же безучастно поскрипывая.

Через полчаса от трудового поселения виднелся лишь герб на возвышенности у горы. Красное древо на натянутом треугольном лоскуте зелёного цвета символизировало стойкость кэрунов, долголетие и братское единство. Точно такое же красное древо возвышалось и на Батуре и было самым древним из прочих.

За зелёной горой дорога петляла по склону вниз и отмечалась, словно вехами, тотемными столбами. Они, разной формы и длины, олицетворяли многообразность животного мира Салкских земель и не только. Какие только диковинные существа ни встречались в их изваяниях, искусно вырезанных настоящим мастером своего дела. За ними простиралась кустарниковая растительность, густо разросшаяся по обеим сторонам каменной дороги.

С этого обширного склона, где находилась скрипучая повозка, вдалеке виднелась королевская гавань. Отсюда же можно было увидеть пару островов. Самый ближний из них располагался в пяти милях от бухты Тартамэ и звался скалистым Рэхо. Дальний – еле заметный Катис, что и был домом амийца.

Одиннадцать рабских островов своим расположением очерчивали акваторию таинственности и замкнутости и различались между собой не только народами, но и культурами.

Остров Катис, народности амийцев, был шестым по часовой стрелке от Салкса, и потому водный путь до него пролегал через ближние воды Рэхо, что могло быть очень опасным для моряков, решившихся на это. Но всё же Гурдобан не раз проплывал на своём корабле мимо этого острова, который, впрочем, называли также островом поработителей.

Его команда моряков, таких же краснокожих и лысых амийцев, завидев повозку на склонах горы, начала готовиться к отплытию.

Этот его визит на остров Салкс не был, как прочие, связанным с торговлей, если не считать двух рабов, купленных им. Визит носил характер любознательности и дружеского расположения к королеве Вессанэсс, которая с помощью почтовой птицы – амиса[32] – попросила помочь его с одним важным делом. А именно, прочитать мысли пленников и разыскать в них корону. Конечно же, он не мог ей отказать, ведь их народы входили в священный союз, закреплённый не только в братских умах, но и на каменных скрижалях книгомора. А она, в свою очередь, зная о способностях его народа – улавливать образы любого сознания, – не могла не воспользоваться его услугами. Тем более, что он был частым её гостем, и она знала о его любознательности в отношении миров, простирающихся вне всеобщего виденья.

Гурдобан, проникнув сознанием в разум пленников, окунулся в их потусторонний мир и почувствовал себя первооткрывателем. Он с восторгом обозревал волнующие образы в людских головах и был настолько сражен ими, что уговорил Вессанэсс продать их ему. Благо плата в десять янтарных шаров находилась у него на корабле, их он и решил отправить вместе с возничим в Батур. Но помимо чувства непостижимого и волнующего полёта в его душе, зловещим предостережением леденело предчувствие, что всё это может обернуться чем-то действительно ужасным. Поэтому рабы были связаны на совесть, а его ядовитые шипы на подбородке полнились смертельным ядом.