Виктор Отравка спускался по Длинной Лестнице к михинскому порту и напевал песенку. Незаметно для самого себя выводил хриплым тенором простенькую мелодию, какую троллины-шпалоукладчицы на Станции Нигде гудят за своей монотонной работой. Этот приземистый, обманчиво неуклюжий буролесец не поверил бы, что поёт, подбираясь к врагу. А если бы услыхал о том от согильдийца, мог бы и в зубы ткнуть, мол, не мети. Чего петь-то? Дичь разгонять?

Одет охотник был неброско, в выцветшее зелёно-коричневое, и походил на сухой дубовый пенёк. Или даже был им в незапамятные времена. Древесные останки Злой Чащи нередко выкапывались из родной почвы. Один из них мог давно крутиться у людского жилья и перенять необходимые ухватки.

Отравка шёл налегке. Тёплую одежду и запасы спрятал в заброшенной деревеньке Марустер, от которой остались три деревянных остова в высокой траве, сломанный колодезный журавль да запрет приближаться после заката. Всё вкупе обещало сохранность имущества. Обычно Виктор брал с собой мешки, много холщовых сумок разной вместительности, чтоб ни плотвички не пропало. Но этот случай – особый. Будет охота удачной – всё на себе не унесёшь. Пришлось договориться с приятелем-гномом. На пять рейсов, может быть, и на шесть. Караванщик ждал сообщения котом-телепатом в «Слепой рыбе».

Перевезти хозяйство целого города будет непросто.

Отравка любил такие дела. Неслыханные. Наёмник не одну пару штанов протёр в «Рыбе» и других столичных кабаках. И будь слухи мелкой монетой, ему хватило бы на покупку у жителей Города Ночь их знаменитой Арены. Убедился: все отступились, даже Гильдмастер, старик Ю. Сам Король официально предостерёг браконьеров: идёшь в Михин – посолись-поперчись да накрой глупую макушку салатовым листом.

Значит, тем громче слава, если одолеть в одиночку.

Не говоря уж о добыче. Ведь михинская Тварь – большая куча одушевлённых предметов, гоблинов и утопленников. Разумный мусор. Рассказывали ещё про огонь и яд, извергаемые из утробы чудовища. Про летающие лезвия, вслепую находящие жертву и опять прирастающие к туше врага. Куда же деваются трупы?

Охотник застыл, оборвал песенку. Что-то двинулось в переулке оставленного города.

Виктор быстро и внимательно осмотрелся, принюхался, прислушался, как умеют только буролесцы. Всем естеством оценил шансы остаться в живых. Влево и вправо поднимались улицы, покинутые пешеходами и всадниками. Только фонарные столбы обвивала сорная трава. Безымянные, бессловесные стебли, раздвигающие корнями камни мостовых. В другой раз охотник бы точно с ними, с зелёными, разобрался. Непорядок: гость в город, а растение тебе ни колючки в карман, ни капли яда в бок. Ни словца острого, насмешливого… Только свет едят, дождь пьют и кверху пырятся – без понятия о вежливости.

Виктор, лесовик по рождению, нахмурился, чувствуя себя обманутым, будто укусил игрушечное яблоко. Хотя отчего бы? Пусть ломают мостовую, народ вернётся – новую положит. Ветер с Вод налетел, взметнул полы длинной куртки, торопливо ощупал, точь-в-точь гвардейцы на Треугольной площади, когда ищут спрятанный нож. Пыль взвилась над камнями и рассыпалась. Отравка, вздрогнул, заметив, что стоит без толку.

И двинулся вперёд. Какую мысль он чуть не оставил на верхней ступеньке?..

Ага, трупы-то где – добыча Твари из Вод?

Встречаются существа, не оставляющие от обеда ни крошки, ни косточки. Но редко. Даже буролесские могильные черви, заглатывающие дичь крупнее любой из собственных голов, выплёвывали маленького плакуна. А уж гадили они, кишки ползучие! За полсотни шагов с-под ветра не подступишься. Может, михинский зверь объедки на брюхо лепит, ровно королевские медали.

Победи такую мразь – и вечная благодарность тебе по всему Приводью! Не только в плотве, в монете то есть, а в уважении серьёзных людей. Виктор в последнее время чуток пресытился рисковой жизнью в чаще. При множестве явных достоинствах – вольное чародейство, нежность причудливых созданий, охота за переменчивыми бестиями – был в ней один недостаток. Погода!

Именно. Приличного дома в Злом Лесу не построишь, каждую ночь в другой норе хоронишься. А сверху или полощет, или метёт, или жарит, или на иной лад бодрит. Прежде, кстати, не замечал. Медвервольфову шубу на макушку, шушуна-грелку в ноги – и вперёд, в чудесные сновидения. А с недавнего – бесит. Так бы и влез на небо, тамошним ливунам-грохотунам уши оборвал и вниз унёс. Пусть послушают, что люди про них говорят. И нормальные, промокаемые звери…

А тут, в Михине, огромное страшилище, целиком из всякого добра. Самое ценное выковырять, остальное местным оставить. В знак беспримерной щедрости.

Отравка сечь да рубить чудовище с краёв не собирался – не дурак. Ухитриться бы влезть в шкуру бестии и поломать погань изнутри. Там сидел, наверное, мелкий бес-управитель, посылал гигантскую армию безмозглой дряни жрать да людей пугать.

Молодой согильдеец Рен Ключник, услышав о плане нападения, высказался загадочно: «На курдля охотятся изнутри!» И тут же засмущался, точно застигнутый без штанов. Парня прокляли: из него сыпались стихи, заклятья и всякий старомирский бред. Приходилось пропускать мимо ушей. Мало ли с какими курдлями приходится иметь дело мастерам по замкам и засовам…

Да хоть бы показалось уже! Ждать – хуже, чем убегать, лещ наизнанку! Виктор замер на нижней ступеньке у причала. Быстро защитил себя чарами юркости и обманчивой беспомощности. Постоял и снова замурлыкал под нос. Воды тихонько плескали в носки сапог. Гильдейский оружейник снабдил буролесца длинным кинжалом, заточенным странно, подобно игле. Были у наёмника и собственные любимые клинки. Но Отравка больше рассчитывал на личную магию. Думал, если к тому пойдёт, разорвать гада голыми руками. Ударить, ни капли себя не жалея. Дважды на одного зверя не ходят! Схватиться – и делу конец. Ещё до заката. Затемно в Марустере и вправду делать было нечего.

Прямо под обветшалым причалом зарябила, смялась поверхность мутной воды. Отравка замолк, не допев. Наступила нехорошая тишина. Только ветер посвистывал в сваях разрушенного Храма Морской змеи.

Тварь оказалась серой, пятнистой, цвета мяса, долго пролежавшего в сырости. Всё больше бесформенного тела воздвигалось над дощатым причалом. Оно скрипело, проваливалось внутрь себя и корчилось. Ничего отвратительнее охотник не видел никогда. Он коротко вдохнул, ожидая удушающей вони, сопутствующей некромантским фокусам. Но ветер донёс лишь крепкий аромат соли, рыбы и ржавчины. Боец медленно отступал, выискивая уязвимое место на брюшном панцире чудовища, сплавленном из печных заслонок, могильных плит и рыбачьих лодок. Виктора предупреждали о невообразимой величине противника. Но сейчас, ошалело задрав голову на полную ненависти гору хлама, вдруг понял: свалится плашмя – раздавит, как троллий поезд гусеницу. Перед расширившимися глазами буролесца проскрежетали ржавые латы с древних рыцарских картин. В латах торчало раздутое тело владельца. Флегматичный взгляд из-под забрала с тенью интереса скользнул по лицу Отравки. В высоте мертвец отвёл глаза.

– Лежать бы тебе в яме, – задушевно посоветовал Отравка, готовясь ударить. – Любоваться бы на редиски снизу.

И вломил Твари от души! Над причалом вспыхнула звезда, разорвала тушу Михинца, разметала искорёженные фрагменты по берегу. Чудовище не крикнуло, но перестало расти. Брюхо его пылало. Не ожидая, пока огонь погаснет, Виктор прыгнул в разверстую рану, оскальзываясь на липких внутренностях существа. Тварь таяла, плавилась. Дрожащая плоть отступала, пытаясь сбежать внутрь себя. Убийца быстро двигался вперёд, разрывая жертву, не оглядываясь назад. Догадывался: рана за спиной затягивается. Мерцание собственной злости освещало путь буролесцу сквозь тело противника. Раз-другой ему чуть не откусило ноги. Пришлось немного потратиться на левитацию. Давление росло. Дышать приходилось смесью нескольких ядов, к счастью, опасных только при длительном контакте. Долго оставаться внутри Виктор ни в коем случае не собирался. Отовсюду пытались достать острые, твёрдые штуки, скажем, зубы. Наёмник колол, рубил и прокладывал себе путь, надеясь, что двигается в верном направлении. Несколько раз он был отброшен назад, но поднимался, хотя и замедлил шаг.