Каперы — частные лица/корабли на службе и под защитой короны. В военное время имели право нападать на суда, идущие под флагом противника. (А вторая половина XVII века — это, по сути, одно сплошное военное время, там одних только англо-голландских войн было три штуки.) Ответственность за нападения ложилась на правительство, и в случае поимки к каперам относились, как к военнопленным.

*Фальконет — грубо говоря, небольшая пушка.

*Бакшта́г (нидерл. bakstag) — курс, при котором ветер по отношению к кораблю дует сзади и сбоку. Не совсем в корму: ветер в корму — это курс фордевинд, и корабль от этого только проигрывает, а вот скорость при курсе бакштаг будет очень высокая.

*Бейдеви́нд (нидерл. bij de wind), или на ветер — курс, при котором угол между направлением ветра и направлением движения судна составляет менее 90°. Парус работает по тому же принципу, что и крыло самолета.

*Ле́вентик (фр. le vent) — положение, когда ветер по отношению к кораблю дует спереди. «Мертвая» зона с нулевой скоростью.

========== VII ==========

Полтора года спустя.

Англичанин был высокомерен и даже неучтив. Он сел на предложенный ему стул, поддернул широкие манжеты щегольского темно-красного жюстокора — сменившего, надо полагать, офицерский мундир по случаю встречи в доме губернатора, — и заговорил низким уверенным голосом, который в иной ситуации можно было бы счесть весьма приятным. Но выражение худого вытянутого лица ясно давало понять, что англичанин находит местное общество провинциальным — истинным захолустьем мира, которому не сравниться с цивилизованным Лондоном и великолепным Уайтхоллом*, — а обстановку губернаторского дома — в лучшем случае недостаточно изысканной. А то и вовсе… убогой. И совершенно недостойной таких важных гостей.

— Так вы, месье…? — спросила Туссент Тревельян, сделав многозначительную паузу, и хлопнула светлыми ресницами.

— Далтон, — представился англичанин таким тоном, словно его удивляло, как кто-то может не знать его в лицо. — Коммодор Королевского Флота Фитцуильям Далтон, к вашим услугам, мадам.

— Мадемуазель, — протянула Туссент с ноткой обиды в голосе, но тут же подняла уголки губ в улыбке, давая понять, что прощает англичанину его оплошность.

— Мои извинения, мадемуазель, — равнодушно ответил англичанин, лишь отдавая дань приличиям и не испытывая ровным счетом никакого интереса ко всем этим улыбкам и хлопающим ресницам.

— Давно вы прибыли из Старого Света? — продолжила расспросы Туссент, то ли не замечая его холодности, то ли убеждая себя, что причиной такого поведения вновь были приличия.

— Три недели назад, мадам, — по-прежнему коротко, с очевиднейшими нотками недовольства в голосе, ответил англичанин, и перевел взгляд на ее брата, вовсю налегавшего на вино. — Смею напомнить, месье, что мы выйдем в море с первым отливом и я рассчитываю на ваше участие в плавании.

Катрин с трудом подавила улыбку. Спасли лишь годы притворства и лжи на благо Франции. И многозначительный взгляд, который подарил ей Анри. Потому как пьяница и бахвал Тибо Тревельян был последним человеком, у которого стоило просить помощи в охоте на свирепых морских разбойников. Он ни разу не выходил в долгое плавание, поднимая паруса лишь для того, чтобы прокатить очередную девицу легкого поведения — или респектабельную даму, тщательно прятавшую лицо, дабы ее не опознали матросы, — а на все просьбы отца помочь семейному делу отвечал, что он, потомок благородных рыцарей, не станет торгашом и скрягой подобно неким Деланнуа. Напоминания о том, что его предки были вовсе не рыцарями, а валлийскими разбойниками, бежавшими через пролив каких-то полтора столетия назад, Тибо не любил — как и смех, звучавший всякий раз, когда он принимался бахвалиться своей «исконно французской» фамилией, не имевшей к Франции ровным счетом никакого отношения, — и предпочитал всё отрицать.

— Я рад послужить своей стране, — гордо ответил Тибо и приложился к бокалу еще раз. — Не сомневайтесь, месье, я знаю эти воды лучше любого другого капитана, и в гавани Сен-Пьера не найдется ни одного корабля быстроходнее моей прекрасной шхуны. Если стоянка этих негодяев где-то поблизости, то мы прищучим их во мгновение ока.

— Мой кузен полагает, что так, — равнодушно пожал плечами англичанин. — Он… неплохой знаток этих вод.

— Вероятно, он прав, коммодор, — заговорила Катрин, вздумав посмотреть, как заносчивый гость отреагирует на вмешательство женщины в подобный разговор. Гость перевел на нее взгляд льдисто-голубых глаз — оценил, что она обратилась к нему по званию, — но дернул краем рта.

— Смею надеяться, мадам. Мне бы не хотелось потратить впустую несколько недель, гоняясь за призраками, пока пираты будут плыть к Тортуге. Без сомнения, я доверяю его знаниям и его чутью, но все мы люди и можем ошибаться.

Если оценивать беспристрастно — одно лишь лицо, не характер, — то он весьма красив. Но она бы и не подумала сравнить его с Джеймсом. Именно потому, что Джеймс и в половину не так заносчив. Порой не менее холоден, высокомерен и подвергает сомнению всё, с чем сталкивается как на море, так и на суше, но разговоры — даже о пиратах — всегда были интересны ими обоим. Фитцуильям Далтон тем временем верит, что объясняет глупой женщине простейшие для любого мужчины истины. Ему и в голову не придет, что эта женщина лишь развлекает себя подобным разговором в ожидании удобного момента. Каким бы провинциальным ни казалось англичанину общество Мартиники, за долгие недели плавания он истосковался по твердой земле. Моряки сходят на берег редко и ненадолго, но всё же сходят, и коммодор Далтон не исключение. В глубине души он рад найти приют в доме губернатора и провести пару ночей в постели, которую не подбрасывает на каждой волне. А потому коммодор уже успел немного обжить предоставленные ему комнаты и, что важнее всего, оставить там прямоугольный кожаный портфель с потускневшей золотой застежкой.

— А ваш кузен… — вновь заговорила Туссент, кокетливо накручивая завитую прядь парика на палец с изумрудным перстеньком. — Он присоединится к нам за ужином, коммодор?

Туссент сделала вывод из того, как многословен сделался гость, услышав из уст другой женщины свое звание — и упоминание его кузена, к которому англичанин, по-видимому, был весьма привязан, — и попыталась вновь привлечь его внимание.

— Смею надеяться, мадемуазель, — ответил гость, отводя взгляд от лица Катрин. — Полагаю, его задержали дела на одном из кораблей.

— Прекрасные корабли, — вмешался в разговор Анри, едва слышно постукивая концом своей трости по паркетному полу с ромбовидным узором, копировавшим, по слухам, последнюю новинку в Версальском дворце. — Признаться, давно я не видел такой великолепной эскадры у берегов Мартиники.

Половину этой эскадры в действительности составляли корабли Франции — и половина их капитанов находилась за этим же столом, — но англичанин, казалось, принял комплимент лишь на счет своих соотечественников и принялся расхваливать стоящие в бухте суда. Катрин молчала, выжидая. На корабли она взглянула лишь мельком, еще днем, и успела огорчиться тому, как далеко от берега они бросили якорь. Ничего, кроме очертаний бортов и мачт, толком и не разглядишь. Знатоку кораблестроения, вероятно, хватило бы и этого, но она не знаток.

К разговору она тоже не прислушивалась. Постукивала пальцами по столешнице, почти не прикасалась к вину — пьянеть нынче ни к чему, — и ждала, когда предоставится случай уйти из-за стола. Появление молоденькой чернокожей служанки с наполненным вином хрустальным графином вполне для этого подходило. Анри подставил ей под ногу трость, не изменившись в лице ни йоту, и вино плеснуло из узкого горлышка графина прямо на расшитый бледными цветами лиф платья. На мгновение повисшая в комнате тишина наполнилась звоном бьющегося об пол хрусталя.

— О Боже мой! — воскликнула служанка на ломаном французском, верно, успев представить, как с ее спины сдерут плетьми всю кожу за подобный проступок, и Катрин вскинула руку, останавливая попытку вытереть ее платье залатанным, посеревшим от стирок рукавом. — Мадам, я… Мадам…