Катрин молчала. В голове не осталось ни единой мысли, ни единого связного слова, одна только… горькая обида.

Это… несправедливо.

— Мадам?

Это всего лишь мужчина. Сколько их таких, офицеров, плавающих под чужим флагом? Сколько их таких, молодых и слишком честных дураков, упрямо стоящих на своем — на том, что они считают правильным, — и готовых сражаться за это насмерть? Сколько их таких, знавших, что могут одним лишь словом отправить на смерть ее саму, но предпочевших промолчать? Сколько…?

Один.

— Прошу прощения, месье, — ответила Катрин извиняющимся тоном. — Я, кажется, не совсем понимаю, о чем вы говорите. У Франции нынче мир с Англией, разве нет? Или вы получили неприятные известия из Старого Света?

— Мир, — хмыкнул месье, словно услышав несусветную чушь. — Мадам, мы сотрудничаем не первый год, и я вынужден заметить, что прежде вы были более проницательны.

Катрин с трудом удержалась от язвительного ответа. Агентурная сеть Новой Франции раскинулась по всему Карибскому морю, насчитывая десятки, если не целые сотни верных короне людей, и жене скромного торговца Анри Деланнуа следовало быть благодарной уже за то, что ее вообще помнили в лицо. Но благодарности она не испытывала. Только резко усилившуюся тошноту.

Я не буду. Я… не хочу.

— Франции пригодятся любые сведения о силе Англии на море, — продолжил месье де Вильре. — А вы, мадам, сейчас в самом сердце ее флота. Я хочу знать обо всем, что вы видели или слышали на борту этого корабля.

— Капитан корабля не глупец, — сухо парировала Катрин. — Он помог мне лишь потому, что знаком с моим мужем, а тот дружен с губернатором Ямайки. Но капитан «Разящего»… — она сделала глубокий вдох, проклиная слишком твердую землю, и продолжила: — Капитан даже близко не допускает посторонних до любых мало-мальски важных сведений. Я женщина, месье, и я знаю, что я менее подозрительна в глазах мужчин, но английский флот не зря считается лучшим в семи морях. Я бессильна вам помочь.

Месье де Вильре ее ответ совершенно не убедил. Он вновь сцепил паучьи пальцы на животе, цепко прищурился, и на Катрин обрушился целый град вопросов.

— Откуда мне знать, сколько у них боеприпасов, месье? — возмущалась она в ответ, скрестив руки и стискивая в пальцах жесткие обшлага на рукавах камзола. — Вы предлагаете мне спуститься в трюм и посчитать пушечные ядра? Это военный корабль, месье, я закончу свою жизнь на рее, если меня хоть в чем-то заподозрят.

— Вы же сами уверяли, мадам, что капитан знаком с вашим мужем…

— В первую очередь, он военный офицер! — раздраженно выплюнула Катрин. — И его знакомство с месье Деланнуа меня не спасет.

Дьявол морской побрал бы Дирка ван Дорта и команду его несчастного флейта. Она думала, что худшее осталось позади, когда застрелила его на борту «Разящего» и солгала капитану, сказав, будто бежала от мужчины, не считавшего женское «нет» за отказ. Она бы не сошла на берег в первом же порту — как и обещала поначалу, — если бы капитан не желал избавиться от пленных голландцев. И, сойдя с корабля, она уже не могла не направиться к ближайшему человеку, которому можно было передать украденные бумаги. Пауку в красном камзоле, притаившемуся в самом сердце острова Сент-Кристофер, разделенного между коронами Англии и Франции. Одному из дюжин пауков, прятавшихся в темных углах едва ли не каждой европейской колонии в Карибском море.

Франции нужно… Франция хочет… Анри всегда говорил об этом с таким жаром, Анри умолял ее о помощи, когда понял, что сам он уже не в силах служить Франции, как прежде. Всё во имя Его Величества Людовика, Короля-Солнца, всё на алтарь величия Франции. Даже собственную жену.

И предполагалось, что жена не должна была даже усомниться в этом решении.

Когда она наконец вышла из темного негостеприимного дома — эта негостеприимность, казалось, ощущалась физически, каждым дюймом кожи, — улицы города уже погрузились в густую, будто вязкую и масляную темноту. Катрин сделала глубокий вдох, чувствуя, как наконец отступает тошнота, надвинула шляпу пониже — пусть она едва ли могла сойти за мужчину даже в таком мраке, — но успела сделать всего несколько шагов прочь от дома месье де Вильре, когда в темноте выросла еще одна тень. В первое мгновение Катрин не удержалась от громкого испуганного вздоха. Затем охнула вновь и почти прошипела, задыхаясь от возмущения:

— Ты следил за мной?!

— Сопровождал, — последовал лаконичный и ничуть не успокоивший ее ответ.

— Я не просила!

— Я абордажа тоже не просил, — парировал Джеймс, невозмутимо предложив ей руку. Катрин помедлила, но оттолкнуть не решилась. — Я полагаю, что ваши эскапады, мадам, имеют некоторую склонность оборачиваться неприятностями. Как для вас самой, так и для тех, кому не посчастливилось оказаться рядом с вами в этот момент. А потому я предпочту быть начеку.

— Я всего лишь нанесла визит давнему другу семьи, — глухо сказала Катрин, глядя себе под ноги. Не столько из смущения и чувства вины, сколько из-за нежелания увязнуть по колено в уличной грязи с глубокими колеями от карет.

— Будет ли грубым с моей стороны сказать, что я не верю ни единому слову? — судя по тону, он шутил, и Катрин решилась подыграть.

— Почему же не единому? Визит я действительно нанесла.

— Вопрос только, чем это обернется, — шутливые интонации пропали, и Катрин вновь опустила глаза, внимательно вглядываясь в лужи под ногами.

Разговоры начинали заходить в тупик. Всё начинало заходить в тупик. Это должно было закончиться той же ночью, должно было стать лишь случайностью, еще одним коротким приключением на пути домой. Мимолетным наваждением, во время которого не нужно было думать «И что же дальше?». Потому что никакого «дальше» быть не могло. Она должна была отказаться от великодушного предложения остаться на «Разящем», отказаться от ложного чувства безопасности и бежать прочь, возвращаясь в привычный, понятный ей мир. Но вместо этого Катрин мерещилось, будто она провалилась в непроглядный черный омут и теперь слепо мечется из стороны в сторону, не в силах разобрать, где верх, а где низ.

— Джеймс…

— Да?

Что сказать? О чем попросить? Как… выразить словами такую простую и вместе с тем такую сложную мысль?

Я не хочу, чтобы было… так. Чтобы нас не разделяло… едва ли не всё, чем мы владеем. Но единственное, что мы можем сделать вместе, — это пойти ко дну. И я не вправе просить тебя рискнуть.

— Катрин?

— Нет, ничего.

Она молчала, даже когда поднялась по сходням на борт «Разящего», пришвартованного у темного, насквозь мокрого и склизкого причала, и прошла по палубе, едва прислушиваясь к разговорам офицеров.

— Господа, я предлагаю сбежать! Поскольку, сдается мне, наш славный капитан в восторге от гостеприимства местных властей, и до утра мы его уже не увидим!

— Но он спустит с нас три шкуры, если мы не успеем вернуться раньше него! В лучшем случае! Нет уж, джентльмены, я предпочту не рисковать!

— Знаешь, Джим, иногда мне хочется прислать тебе вызов!

— Позволь спросить, за что?!

— За то, что ты слишком правильный!

Катрин спустилась — сбежала — к каютам, преследуемая разносящимся над головой разноголосым мужским смехом. Соблазн запереться в своей каюте и не покидать ее до самого Порт-Ройала становился все сильнее. Или же попросить капитана — умолять, обещая любую награду — сделать крюк и высадить ее на Мартинике. Анри давно уже не пользовался гостеприимством губернатора Суонна и должен был закончить свои дела на Ямайке еще несколько месяцев назад. Разумеется, он ждал жену на Мартинике.

Но она не хотела возвращаться.

Куда мы плывем, папа? — звенел в ушах еще совсем детский голос — ее собственный голос, — когда она мерила тесную каюту шагами. Раз-два-поворот, раз-два, поворот…

Мы наконец-то купили землю, голубка. Чудесную землю в чудесном краю. Тебе там понравится. Там яркие цветы, сочные фрукты…

И море там, я слышала, способно свести с ума любого, — смеялась мать, глубоко вдыхая горький, пахнущий водорослями воздух.