Катрин недовольно дернула краем рта, с трудом удержавшись от того, чтобы отвести взгляд.
— Для того, чтобы исправить хотя бы часть моих ошибок. Боюсь, история моего падения стара, как этот мир, и ничуть не занимательна.
— Падения?
Она помолчала, всё же отведя взгляд, но чувствуя — ощущая едва ли не каждым дюймом кожи, — что он по-прежнему внимательно смотрит на ее лицо, замечая малейшее движение губ и глаз.
— Мне было шестнадцать, когда умерла моя мать. Роды оказались тяжелыми, а она была уже немолода, и ждала, как оказалось, близнецов. Одна из девочек тоже не выжила, а вторую отец назвал в честь матери, словно пытался хоть как-то… восполнить потерю, — она говорила сухо, не слишком удачно подбирая слова и прекрасно понимая, что никого не обманет своим равнодушным тоном. Его — уж точно. — Они очень друг друга любили. Отец пережил ее всего на полгода. Просто… высох от горя. Мы думали, что справимся, но… Три бестолковые девчонки с младенцем на руках, не имевшие ни малейшего представления о том, как управлять плантацией, совершенно не разбиравшиеся в отцовских бумагах и счетах… Едва он умер, как наш дом наводнили визитеры, уверявшие, что мы по уши в долгах. Что у нас отберут земли, отберут дом, отберут все деньги до последней монетки, и мы окажемся либо на улице, либо в портовом борделе.
— И никто…? — осторожно спросил Джеймс, и Катрин на мгновение крепко сжала губы.
— Ну почему же? У отца был друг. Вдовец, с чьими детьми мы играли в детстве. Он с радостью откликнулся на нашу просьбу о помощи и разобрался со всеми кредиторами. Во всяком случае, он нас в этом убедил. Вот только… помощь была не безвозмездной. Одна из нас должна была заплатить. И что, пожалуй, смешнее всего, он повернул это так, что я радовалась. Я… — она осеклась, глубоко вдохнула холодный воздух и продолжила всё тем же сухим ровным голосом. — Я была счастлива, что мы так легко отделались. Пока не поняла, что жду ребенка. Вот так глупо, с первого же раза, хотя я… даже не думала, что так бывает. Дура, что с меня взять? — выплюнула Катрин, не совладав с голосом, и почувствовала осторожное прикосновение к руке. — Разумеется, он не собирался на мне жениться. И выразился предельно ясно, сказав, что его женой станет только порядочная женщина. Не такая, как я. Тогда я бросилась в церковь. Понадеялась на христианское милосердие. Но блудниц, как известно, побивают камнями. Анри был там, когда священник принялся распекать меня, напрочь позабыв о таинстве исповеди. И Анри… пришел, когда я рыдала на церковном кладбище, не зная, у кого мне просить помощи теперь. Он предложил выход, который устраивал всех. Нет, — добавила Катрин, догадываясь, о чем думал в этот момент Джеймс. — Ребенка я не доносила. Потеряла в тот же вечер и была счастлива, да простит меня Господь. Но Анри не отказался от своего слова, когда я рассказала ему об этом. И я благодарна ему. Но полюбить так и не смогла.
Для любви ей требовалось больше, чем одна лишь благодарность. Требовалось… почувствовать дрожь от одного только прикосновения к руке. Ощущать каждое его прикосновение даже спустя часы после проведенной вместе ночи. Она отчаянно нуждалась в том, чтобы при одной мысли о нем ее захлестывали страсть и нежность одновременно. Она… хотела узнать, насколько тяжело ей будет сдержать неожиданно навернувшиеся на глаза слезы, когда он вдруг скажет — едва слышно, но в голосе не будет ничего, кроме сочувствия и нежности, — что тому, кто посмел причинить ей боль, следовало быть убитым на дуэли.
Тяжело? О, нет. Это было невозможно.
— Я верю, что Бог покарает его за то, что он сделал, — ответила Катрин, всё же пытаясь сморгнуть эти слезы. — Если уже не покарал.
И склонила голову, прижавшись щекой к его плечу. Даже если кто-то и разглядит их в темноте… Что ж, пусть смотрит, ей было всё равно.
Джеймс молчал до тех пор, пока небо не посветлело до жемчужно-серого цвета, а горизонт не превратился в яркую белую линию.
— Тебе ни к чему сходить в первом же порту. На военном корабле безопаснее. Я поговорю с капитаном.
— Я не хочу…
— Я хочу, — отрезал он нетерпящим возражений тоном. И положил руку ей на плечо, словно хотел укрыть ее в этом объятии от целого мира.
========== VIII ==========
Комментарий к VIII
Сент-Кристофер — старое название острова Сент-Китс. Был предметом споров между Англией и Францией вплоть до 1783 года.
Перевязанные лентой для волос бумаги хрустели в крепко сжатых пальцах, и темный шелк казался полосами грязи, перечеркнувшими крест-накрест ровные черные строчки на желтоватом пергаменте. Месье Жан-Филипп де Вильре, плешивый старичок с бородкой-клинышком и цепким взглядом маленьких темных глаз, ухватился за документы с восторгом ребенка, получившего в подарок от отца свою первую, еще деревянную шпагу, и торопливо развязал неровный бант, пробежав первые строчки горящими от радости глазами.
— Великолепно, мадам! Вы прибыли как никогда вовремя, да еще и с такими вестями! Эти бумаги…
— Я рада послужить Франции, месье, — ответила Катрин ровным голосом, не позволяя прочесть ни единой эмоции на ее лице. В отсутствие корабельной качки ее почти мутило, и приходилось четко отмерять длину своих фраз, чтобы не поставить хозяина дома в неудобное положение.
— И я видел корабль, на котором вы прибыли в порт. Отдаю дань уважения вашему уму, готов поклясться, голландцы и не думали искать вас на английском судне.
— Думали, месье, — не согласилась Катрин, изредка бросая осторожный взгляд по сторонам и изучая обстановку полутемного кабинета. — Этот ван Дорт оказался умнее, чем я рассчитывала. Раз вообще догадался связать пропажу документов именно со мной. Впрочем, — хмыкнула она после короткого раздумья и передышки, — будь месье действительно умен, то тщательнее проверял бы всех приглашенных в его дом. А не красовался бы перед дочерьми губернатора. И не стал бы брать на абордаж военный корабль.
Месье де Вильре удивленно поднял брови, заинтересовавшись ее последней фразой, и сложил руки на толстом животе в густо расшитом красном камзоле.
— О, полагаю, вам довелось пережить настоящее приключение? Поведайте мне о нем, мадам, умоляю. Утолите любопытство старика, давно забывшего запах шторма.
Приключение? Все её мысли в тот миг были о лицах в пороховом дыму, разделенных, казалось, лишь несколькими жалкими дюймами. Она не должна была стрелять. Не должна была даже выходить на палубу, когда в воздухе звенели крики и гремели пушечные залпы. Она не имела права ставить под угрозу всю свою миссию лишь потому, что… испугалась. Но мысли возвращались вновь и вновь к той ночи — не первой, но второй, — когда она лежала, откинувшись на неудобную подушку, и смотрела на это лицо, стараясь отложить в памяти каждую его черту.
— Зачем ты выстрелила?
Она помедлила тогда, прежде чем ответить, и скользнула пальцами по его щеке.
— Это глупо. Но я вдруг поняла, что не могу просто стоять и смотреть, как ты рискуешь жизнью ради женщины, которая того не стоит. Словно… прежде я совсем не знала страха.
Катрин бы поняла, если бы в ответ он посмеялся над глупой женщиной, испугавшейся обыкновенного для него абордажа.
Он не засмеялся. Даже не улыбнулся и спросил на удивление серьезным голосом. Голосом, который она была готова… который она хотела слушать каждое свободное мгновение.
— Почему же не стóит?
Именно поэтому. Эта женщина не стоила никакого, даже самого незначительного риска, потому что стояла теперь в полутемном кабинете, рассказывая о том, как вскрывала секретер, чтобы добыть чужие бумаги, счета и карты. Бумаги, от которых ей самой не было никакой пользы.
— Вам уже довелось побывать в капитанской каюте?
— Простите? — растерянно повторила Катрин. Вопрос застал ее врасплох. И сам голос месье де Вильре, и то, что этот голос произнес.
— Быть может, капитан приглашал вас на ужин? — ничуть не смутился месье. Или сам не понял, какой подтекст он вложил в этот вопрос. — Я понимаю, что обыскивать каюту военного офицера может оказаться слишком опасно… И я ни в коем случае не хочу, чтобы вы пострадали, мадам, но полагаю, что любая случайно замеченная вами мелочь может оказаться весьма существенной для… знающих людей. Вам не попадалось на глаза никаких приказов или донесений? С какой целью они вышли в море? И куда держат курс?
