— Его никогда нет, — согласился Рабадаш. — Где они?

— В сорока милях южнее, — ответил Ильгамут, выуживая из стопки пергаментов карту южных границ. — Заняли брошенные деревни здесь и здесь. Мне пришлось сжечь шесть мостов, чтобы хоть немного задержать их продвижение, но они нашли брод за каких-то нескольких часов. С ними шаман, и, быть может, не один.

Рабадаш ответил таким взглядом, словно хотел спросить «И давно ли благородный тархан уподобился базарным торговкам, от скуки рассказывающим друг другу страшные сказки?». Удержало его, надо думать, одно лишь присутствие Джанаан.

— Думай, что хочешь, — непочтительно парировал Ильгамут. Какое тебе почтение, когда ты провел ночь, да еще и не одну, с моей женой? Даже не будь она твоей сестрой, она всё еще чужая жена. — Уже то, с какой легкостью эти полчища добираются до наших границ, говорит о том, что у них есть что-то, о чем мы не знаем. Быть может, они нашли там с полдюжины оазисов. А быть может, это и в самом деле магия.

— Я позову Амарет, и ты обсудишь это с ней, — насмешливо предложил Рабадаш и перехватил занесенную ладонь сестры. Теперь она вздумала уважить тычком уже его. — Моя пустынная волчица безумно любит истории о колдунах и демонах.

— Надеюсь, что свой хопеш она любит не меньше, — мрачно согласился Ильгамут, прекрасно наслышанный о женщинах из тисрокова гарема. Одна конкретная и вовсе мгновенно бросалась в глаза из-за знакомых каждому южанину шрамов на ее лице. И не уступавшего мужчинам роста.

— Почему бы не попробовать договориться? — спросила тем временем Джанаан, задумчиво рассматривая черные линии на карте. — Быть может, их гонит сюда голод или…

— Никогда, — отрезал Рабадаш, не позволив ей закончить. — Уж не в мое правление точно. Калормен не встретит дарами тех, кто пришел в его земли с обнаженным оружием. Хотят помощи — пусть просят ее. На коленях.

— Голод? — повторил Ильгамут. — И что же, нам отдать им часть урожая после того, как мы с боем вырывали каждый ярд наших полей? Ты была там, ты своими глазами видела, сколько работали наши люди. И обещала каждому из вольных туго набитый кошель, а каждому из рабов — еще и свободу. Я не знаю, где мне теперь добыть столько серебра, а ты готова отдать еще и часть нашего зерна?

— Да неужто ташбаанская казна настолько обеднела, что мы не можем у нее занять? — удивленно подняла брови Джанаан и перевела взгляд на брата. Тот посмотрел на нее, потом на Ильгамута, оперся рукой на стол и заявил:

— А я был неправ! Она уже за нас правит!

— Во имя всех богов! — прошипела Джанаан под хохот мужа. — Я не хочу очередной войны! Поскольку мне хватило предыдущей! А вы…!

— Отдавая наше зерно?!

— Не отдавая, а продавая! Обменивая! Или…!

— Любовь моя, это пустыня, — напомнил Ильгамут, — В ней ценят воду, а не золото. Всех богатств пустынников не хватит на то, чтобы купить у нас и дюжину мешков.

— А мы и не продадим, — отрезал Рабадаш. — И их никогда не гнал сюда голод. Они идут убивать и приносить жертвы своим призракам и демонам. С кем ты собралась заключать мир? С теми, кто с радостью окропит свои алтари кровью твоих детей? Всех детей, сестра. Младенцев они ценят более всего.

— Я лишь считаю, что сейчас нам не нужна война, — процедила Джанаан, изогнув побелевшие губы в гримасе плохо скрытого ужаса.

— Как и я, — согласился Ильгамут, бросив предупреждающий взгляд на излишне разошедшегося тисрока. Уж что-что, а бить в самое уязвимое место тот всегда умел. А с Джанаан он и вовсе делал это с закрытыми глазами. — Но они, как видишь, нас не спрашивают. А мы не для того боролись с разливами, чтобы теперь сложить оружие и потерять всё, чего добились.

Джанаан не ответила. Шагнула в сторону, словно хотела уйти, и Рабадаш схватил ее за руку, дернув на себя без малейшего почтения к ее статусу жены тархана и титулу принцессы. И процедил, сжав пальцами ее подрагивающие плечи.

— Если ты решила, что я позволю им тронуть хотя бы волос на головах твоих детей, то ты никогда меня не знала. Всех детей, Джанаан. Для меня не имеет значения, от кого ты их рожала.

И вышел из шатра, почти оттолкнув сестру и хлестнув по ветру тяжелым пологом.

— Амарет! Где тебя демоны носят?!

Джанаан проводила его взглядом и повернулась к Ильгамуту с растерянным лицом, часто моргая вычерненными ресницами. Тот промолчал. Лишь протянул руку, и жена прильнула к нему сама, спрятав лицо у него на груди. Должно быть, не понимала очевидного.

Никаких переговоров с пустынниками не будет. Их и прежде едва ли вели, но ныне на это не стоило даже надеяться. Рабадаш жаждал крови — настоящего сражения, что наконец-то вернет ему былую славу, — и сейчас его не остановил бы даже весь Калормен.

========== Глава девятнадцатая ==========

Солнечный свет распадался на тысячи бликов, отражаясь от ледяных рук и ног. Преломлялся сотнями крошечных радуг, искрясь, словно каждый дюйм ледяных торсов был покрыт мельчайшей алмазной крошкой. Неуместнейшая из возможных мыслей, но эти переливы света напомнили Авелен хрустальный свод над четырьмя тронами Кэр-Паравэла. В солнечные дни по беломраморному полу тронного зала скользили точно такие же радужные полосы света. Ложились на рыцарские доспехи, до того отполированные старательными оруженосцами, что можно было смотреться в начищенные нагрудники, как в зеркала. Искрились на изгибах металла и отражались от сверкающих клинков, обнаженных в почетном карауле. Ей всегда казалось, что рыцари должны быть именно такими: могучими, яркими, отчаянно слепящими глаза всякому, кто дерзнет взглянуть даже издалека.

И как же странно было обнаружить обратное. Теперь на солнце сияли — до мучительной рези в глазах — ее враги, а единственный рыцарь, готовый сражаться за нее, не задавая вопросов, стоял с непокрытой головой, и в его слишком простецкой для принца кожаной куртке уже нашлось бы с полдюжины дыр. И на что, во имя всего святого, они только рассчитывали? Даже если эта ведьма действительно придет, то что помешает ей приказать своим ледяным слугам убить его, не сходя с места?

— Осторожнее, Ваша Милость, — негромко пророкотал притаившийся рядом, за выступом скалы, гном. Такой невысокий, едва доходивший ей до пояса, но обладавший голосом минотавра. Во всяком случае, ей так казалось. Она никогда не видела живых минотавров. Да и мертвых тоже. — Мы не хотим, чтобы вас заметили.

Мы?

Она бы даже не задалась этим вопросом, будь перед ней один из нарнийцев, присягнувших на верность ее отцу или матери. Но черные гномы?

Слишком просто, — сказал внутренний голос, удивительно похожий на голос дяди Эдмунда, когда гномы согласились помочь. Они хотят чего-то еще. Кто согласится рискнуть не только своими жизнями, но и благополучием женщин и детей ради одного лишь обещания? Жизнь черных гномов не настолько плоха, чтобы без раздумий бросаться вслед за едва забрезжившей надеждой на лучшее, а данное им слово могут и не сдержать. Они могут проиграть. Корин… может погибнуть. Но если гномы готовы так рисковать, значит… они знают что-то, чего не знает Авелен. Но что?

И это странное обращение, вдруг прозвучавшее из уст ее… охранника. Почему у нее такое чувство, словно ее стерегут, как бесценный трофей?

— Осторожнее, Ваша Милость, — почти шептал гном, сжимая в коротких пальцах двуглавый топор. Ледяные фигуры расступались на узкой, спускающейся к почти круглому озерцу тропе, и длинный зеленый шлейф платья скользил по смерзшемуся в жесткий наст снегу, словно водяная змея среди густо разросшихся кувшинок. И сверкали в солнечных лучах острые грани сломанного хрустального жезла.

Она всё же пришла.

Что с тобой, маленькая принцесса? Ты боишься? Это правильно. Ты чувствуешь эту силу? Эту мощь?

О, нет. Снова ты?

Какая насмешка судьбы, — так странно, почти горько вздохнула давно мертвая колдунья. — Я заперла их глубоко под землей, заточила в ледяной тюрьме, из которой нет выхода, и думала, что с этим покончено. А ведь она даже не была сильнейшей из них. Нет-нет. Жалкое подмастерье великой западной ведьмы, несмышленное дитя, даже неспособное удержать в руках слишком тяжелый для нее гримуар.