Это верно. Но она не женщина арченландского принца. Пусть и хочет ею стать. Должно быть, лицом она куда сильнее пошла в мать, чем в отца, но у нее взгляд нарнийских королей. Гордость нарнийских королей. И их же честность. Она вернет черным гномам величайшие из их подземных городов, если они помогут ей в этом бою.

А если нет… Что ж, даже ведьмам с ледяными жезлами нужны мечи и топоры.

***

Тархан Алимаш понравился Сармаду с первого взгляда. Он улыбался, не смущаясь двух давно выбитых зубов, залихватски подкручивал усы и был прирожденным рассказчиком. Даже рутина военного лагеря, затерянного в непроходимых красных песках, из его уст звучала, как удивительная сказка о бесстрашных воинах и коварных колдунах. Впору было принять его за одного из ташбаанских вельмож, всегда велеречивых и даже утонченных, а не за южного тархана, которых на севере Калормена, признаться, считали… почти варварами. Южные тарханы были скупы на слова, опалены палящим багровым солнцем, будто выжегшим из их душ всё, кроме желания сражаться за Калормен, и красили бороды и волосы в самые разнообразные цвета. Помнится, при первой встрече, еще на свадьбе отца с тархиной Ласаралин, Сармада искренне поразила золотая шевелюра тархана Ильгамута. Но уже несколько минут спустя он столкнулся с тарханом Анрадином и обнаружил, что в действительности Ильгамут был весьма сдержан в своих цветовых предпочтениях. Но в остальном же…

Ильгамут оказался точно таким же, какими были все южане в рассказах других тарханов. Он не читал на пиру стихов, едва поддерживал беседы с философами и звездочетами — будто был не тарханом, а обыкновенным пахарем, которого волнует лишь влияние звезд на посевы, а не их далекая сияющая красота, — и даже о его любви к принцессе Калормена куда больше говорил его взгляд, чем слова. Тогда Сармад даже не смог бы понять, что Ильгамут вообще влюблен. Настолько тот терялся на фоне богатейших тарханов из центральных сатрапий, без устали прославлявших красоту сестры тисрока. И, пожалуй, даже чаще, чем красоту его невесты.

Год спустя, узнав о неожиданном замужестве матери, Сармад искренне удивился. Она могла выбрать любого из тех велеречивых тарханов. Но почему-то отдала свою руку правителю самой южной из калорменских сатрапий. Господину скупых багровых песков.

Который и сам был равнодушен к течению жизни, словно раскинувшаяся вокруг пустыня. Отец ворвался в его лагерь, как бурная Руд-Халидж срывалась со склонов великих западных гор, вспарывая кровавые пески дюжинами притоков, словно сверкающими на солнце саблями, но в первое мгновение Ильгамут встретил его лишь удивленно поднятыми бровями. А затем вдруг улыбнулся, исказив длинный шрам на лице, и протянул вперед руку с алеющим на запястье Глазом Азарота. Не своему верному воину и даже не соратнику-тархану. Он протянул руку самому тисроку, словно не видел в этом ничего предосудительного.

И отец неожиданно ответил. Сомкнул пальцы на его запястье и даже хлопнул тархана по плечу, прежде чем обменяться с ним несколькими словами и шагнуть в высокий золотой шатер в узорах черных ромбов. А мать улыбнулась подкрашенным кармином губами и сказала негромким голосом в ответ на растерянный взгляд Сармада:

— Так Воины Азарота приветствуют тех, к кому готовы повернуться спиной в бою. Хорошо. Очень хорошо. Не помню, чтобы они делали этого прежде.

А затем выпустила из пальцев поводья и соскользнула с седла в руки мужа, приблизившегося, чтобы помочь ей спешиться.

— Я просил тебя не приезжать, — сказал Ильгамут, поцеловав ее ладонь и вновь обхватив пальцами плечи в побуревшей от пыли накидке. — Здесь неспокойно.

И, разумеется, она не послушала. Порой Ильгамуту казалось, что женщины своевольнее нее было не найти во всем Калормене. Впрочем… чего еще он ожидал от любимой сестры самого тисрока?

— Я могу отпустить навстречу неведомому одного из вас, — качнула головой Джанаан, — но обоих — никогда.

— Что ж, значит, слухи всё же не лгали.

— Они дошли и до тебя?

— Да, но ты молчала, и я не знал, чему верить.

Впрочем, памятуя о характере Рабадаша — который считался отвратительным даже по калорменским меркам, — тот вполне мог бросить нарнийскому демону еще один вызов. И выйти из боя победителем, раз на кону стояла не одна лишь его гордость, но и весь Калормен.

— Я сама не знала, что думать. Тархан Алимаш, — сказала Джанаан, на мгновение отвернувшись от мужа. — Могу я попросить вас сопроводить моего сына в его шатер, прежде чем вы вернетесь к обсуждению стратегии и тактики? Помнится, вы так легко поладили с Ильсомбразом, что я возьму на себя смелость просить вас поладить и с Сармадом. Сын. Позаботься о наших людях.

— Я почту за честь, госпожа, — улыбнулся Алимаш и сделал широкий приглашающий жест рукой. — Идемте, юный господин. Полагаю, военный лагерь вам в новинку. Не желаете ли обозреть его целиком?

Сармад не возражал. А Джанаан, проводив его взглядом, улыбнулась вновь и сказала, делая первый шаг к шатру:

— Мне нравится Алимаш. Он удивительно догадлив.

— Любой бы понял, что нам есть, о чем поговорить, — не согласился Ильгамут. — Зная, сколь любопытные слухи ходят о тебе по всему Калормену,

— Ты злишься? — спросила Джанаан удивительно спокойным голосом. Мгновенно подтвердив этим его худшие опасения.

Она была с Рабадашем. Быть может, всего одну ночь, но была. Ильгамут понял это, едва увидев, как она въезжает в лагерь бок о бок с братом — держась до того близко, что они соприкасались коленями, — но всё же услышать от нее откровенное подтверждение… было неприятно. Даже слишком. Ильгамут ждал этого подтверждения, еще когда гнался за ней в Ташбаан после смерти Ильсомбраза, но тогда у него всё же было время подготовиться. Теперь же… они огорошили его без предупреждения.

— Что ты говоришь, любовь моя? — спросил Ильгамут, приподнимая для нее тяжелый полог шатра. И попытался пошутить. — Как я могу злиться в присутствии твоего царственного брата, который сейчас слышит каждое мое слово?

А затем с откровенной бесцеремонностью поймал жену за талию в изумрудном кушаке, притянув к себе. И первым делом наткнулся на многозначительный взгляд черных тисроковых глаз, когда наконец оборвал решительно затянувшийся поцелуй.

Злость ему ничему не поможет. Им обоим. Но всё же… лишь один из них был ее законным мужем.

— Я же сказала, — ответила Джанаан, тоже заметив взгляд брата. — Я не желаю, чтобы вы сражались из-за меня.

— И я поклялся на собственном клинке, что не стану этого делать, — неожиданно согласился Рабадаш и бросил запыленный плащ на один из стульев вокруг заваленного пергаментами стола. — Чего еще ты хочешь?

— Нашей смерти, — ответил за жену Ильгамут. Слова словами, но, признаться, именно вызова на поединок он и ждал. Поскольку не мог бросить его сам. Даже не столько потому, что был главой военного совета, а потому, что… она была с Рабадашем гораздо дольше, чем с ним. И кто из них двоих должен быть оскорблен сильнее?

— О, нет, тогда бы она попросту отравила нас обоих и стала бы править от имени наших сыновей, — в тон ему парировал Рабадаш, скрестив руки на груди.

— Ужасная женщина, — согласился Ильгамут и получил ощутимый тычок в грудь от возлюбленной жены.

— Что я слышу? — спросила та, невольно повторяя позу брата. — Поговорим о верности, когда вы оба откажетесь от своих гаремов.

— Я готов! — запальчиво пообещал Ильгамут, зная, что звучит в лучшем случае, как влюбленный мальчишка вдвое моложе своего возраста. И расхохотался, когда Рабадаш бросил одновременно с ним:

— Не в этой жизни!

Возлюбленная жена возмущенно закатила свои прекрасные зеленые глаза, но спорить не стала. Лишь сказала, разматывая запыленный тюрбан и перебрасывая на грудь прятавшуюся под тюрбаном косу:

— Что бы вы ни думали, я верна. Вам обоим.

— Вот в том-то и трудность, — не удержался Ильгамут и перехватил ее ладонь, вздумавшую наградить его еще одним тычком. — Но на это нет времени, любовь моя.