— Надо было лезть первым, брат, когда я предлагала, — парировала принцесса, наконец нашарив подходящий выступ и поставив на него ногу.
— Да? — съязвил в ответ Рабадаш. — И что бы ты делала, сестра, если бы они вломились, когда я был бы уже внизу, а ты еще только собиралась слезать?
— Не знаю, — буркнула Джанаан, уже собираясь отпустить его руку и подыскивая, за что бы теперь ухватиться, когда услышала сверху грохот ломающегося дерева.
— Прыгай, — отрывисто велел Рабадаш, и держащая ее рука разжалась сама. Джанаан послушно отпустила его запястье и скорее рухнула, чем прыгнула, на растущие внизу колючие розовые кусты, закрыв лицо руками. Острые шипы расцарапали привыкшую к мягким тканям и благоухающим маслам кожу, вцепились в длинные волосы, следом затрещала полупрозрачная ткань блузы, и принцесса скатилась с куста, едва не оставив на нем часть летящего рукава. Задыхаясь от падения, она вскинула голову, как раз чтобы увидеть, как брат одним движением сабли рассек горло выскочившему на балкон мужчине в темном тюрбане, почти разрубив ему шею, и, не глядя вогнав саблю обратно в ножны, перемахнул через перила балкона, привычно перекатившись по земле и мгновенно выпрямившись во весь рост. Наверху отрывисто закричали солдаты. Боги, только бы у них не было луков!
— И как ты ухитрился проиграть нарнийскому королю? — больше в шутку спросила Джанаан, тяжело дыша и морщась от боли в расцарапанных руках. Страшно не было. Не за себя, когда рядом был брат, которому хватило бы смелости и мастерства сразиться с самими богами. А вот за него — до белых глаз.
— Потом расскажу, — бросил Рабадаш и потащил ее за собой какими-то окольными, известными ему одному путями по раскинувшемуся вокруг дворца саду. Джанаан рассеянно подумала, что ей следовало бы чаще появляться в столице. С тех пор, как она в семнадцать лет покинула Ташбаан, отправившись вместе с мужем в Зулиндрех, все тайные и явные дворцовые ходы успели напрочь стереться из ее памяти. Особенно пути к конюшням.
Дьявол недовольно заржал и тряхнул длинной черной гривой, не желая покидать стойло в столь поздний час, но стоял смирно, пока его седлали. Основательно и без лишней спешки, не забывая проверять, тщательно ли застегнут ремень подпруги и подтянуты ли на нужную длину посеребренные стремена.
— Как не вовремя умер отец, — пробормотала Джанаан, казавшаяся бледным полупрозрачным призраком в душной темноте конюшни.
— Думается мне, ему помогли, — ответил на это Рабадаш. Сестра примчалась в Ташбаан, едва ей донесли о болезни тисрока, но она всего лишь женщина. Военачальники ее покойного мужа могли и не захотеть подчиниться. Тем более ради принца, над которым втайне смеялся весь Калормен. А сам он мало на что способен в одиночку.
Тисрок, разумеется, не позволял никому из сыновей иметь личную армию, опасаясь, как бы кто-то из возлюбленных отпрысков не надумал захватить дворец и устроить переворот прежде, чем верные правителю тарханы успеют хотя бы узнать о восстании. Впрочем, он, верно, не учел, что тарханы и сами могут встать на сторону отпрысков и вместо пожеланий жить вечно накинут тисроку на шею шелковый шнур. Зайнутдину не хватило бы смелости задушить отца собственными руками, но у Великого визиря наверняка найдется десяток доверенных — и немых — слуг, которым можно было поручить подобное.
— Нужно было самому так сделать, — с иронией заметил Рабадаш, и Джанаан смерила его осуждающим взглядом. Но спорить не стала, а вместо этого выглянула во внутренний двор сквозь приоткрытую дверь конюшни и воскликнула куда громче, чем сама того хотела:
— Они здесь!
— Не кричи, — недовольно прошипел в ответ Рабадаш, вскочив в седло, и протянул ей руку. Сестра послушно вскочила на круп позади него — еще помнила старые уроки — и крепко обхватила обеими руками. Дьявол сорвался с места почти в карьер, вылетел в распахнутую дверь конюшни и с демоническим ржанием поднялся на дыбы, обрушившись и своим весом, и весом всадников на бросившегося ему наперерез солдата. Хрустнули кости, череп треснул и раскололся под ударом подкованного копыта, и солдат рухнул в пыль, не успев издать ни единого звука. Остальные испуганно попятились, позволив Дьяволу промчаться мимо них и вылететь в дворцовые ворота, едва не снеся тонкие витые створки массивной широкой грудью. Копий у солдат не было, а сабли не давали нужной дистанции, а потому никому не хотелось быть раздавленным огромным жеребцом вслед за незадачливым товарищем.
Главная улица Ташбаана, ползущая от южных ворот вверх по холму ко дворцу тисрока и оттуда вновь спускающаяся вниз, к воротам северным, непривычно пустовала. Всегда шумная и полная людей днем, сейчас она казалась неестественно тихой, и лишь изредка заметные в окнах домов огоньки свечей и медных ламп разрушали жутковатое ощущение того, что город попросту вымер с заходом солнца.
Южные ворота тоже были заперты, но стражники не дремали, как это было свойственно им прежде, на посту, а прохаживались перед и над огромными, окованными сталью и бронзой и закрытыми на массивный дубовый брус створками. Не иначе, как их всполошил дворцовый колокол. А потому появление кронпринца и его единокровной сестры стражу не слишком удивило. Разве что они озадачились откровенно взбудораженным видом господ и одной лошадью на двоих.
— Открыть ворота! — рявкнул Рабадаш, не спешиваясь.
— Как вам будет угодно, о светлейший господин, — унылым речитативом отозвался командир стражи, и вместе с парой подчиненных бросился вынимать из пазов тяжелый брус. Любому другому стражники ответили бы отказом и требованием ждать до первых лучей солнца, но у старшего из сыновей тисрока были свои привилегии. Да и не все еще успели позабыть его прежде гремевшую на весь мир славу воина и полководца.
— Больше никого не выпускать. Любой ценой, — велел Рабадаш и пустил коня галопом.
Подкованные копыта звонко зацокали по широкому каменному мосту, соединявшему город с южным берегом реки. Ташбаан возвышался на искусственном острове, насыпанном здесь еще первыми переселенцами из Арченланда. Арченландские летописи уверяли, что те были беглыми преступниками, калорменские — что угнетаемыми тамошним королем последователями Таша, отказывавшимися признавать божеством демона в образе Льва. А потому и изгнанными из Арченланда. Их потомки истиной уже мало интересовались, хотя и продолжали передавать из поколения в поколение историю о том, как Таш в награду за верность первых калорменцев — тогда еще белокожих и светловолосых, как и все северяне — спустился к ним с благодатных полей, приняв облик неистового воина в золотых доспехах. И взял в жены прекраснейшую из их женщин, ставшую матерью первого тисрока. Он же, по преданиям, указал, где насыпать остров на бурной полноводной реке и возвести на том острове город с хрустальными куполами и переброшенными на оба берега реки каменными мостами.
— Не пускать, так не пускать, — пробормотал себе под нос командир стражи, когда кронпринц уже не мог его услышать, и вновь принялся воевать с запирающим ворота брусом, костеря в мыслях всех потомков Таша, начиная от первого колена и заканчивая нынешним.
— Оторвались? — спросила Джанаан, когда темное небо над головой скрыли ветви деревьев и брат остановил коня.
— Вряд ли, — отозвался Рабадаш и, перекинув ногу через лошадиную шею, спрыгнул на землю. — Скачи к Ильгамуту, если и в самом деле ему можно доверяешь.
— Одна? — опешила Джанаан, и не пытаясь взять поводья. И даже в густом сумраке рощицы было отчетливо видно замешательство на ее красивом лице.
— Не хочу тебя огорчать, но всех твоих слуг уже перебили, — равнодушным тоном отозвался кронпринц, положив ладонь на высокую луку седла. Слуги сейчас были наименьшей заботой.
— Они вышлют погоню! — воскликнула Джанаан, тоже взволнованная отнюдь не судьбой слуг. — А у тебя ничего, кроме сабли, и нет!
— И что ты предлагаешь? Нестись от этой погони, сломя голову? – ядовито спросил Рабадаш. — О да, а потом отмерянные мне десять миль закончатся, и одному Ташу известно, что тогда произойдет. Скачи, — повторил он, но Джанаан схватила его за лежащую на седле руку и посмотрела так, словно пыталась навсегда отложить в памяти смуглое лицо, окаймленные темными, полуночно-синими линиями черные глаза, и длинные растрепавшиеся волосы. И этот взгляд сказал ему больше, чем сотни пылких обещаний.
