— Ушел! — ответил за Уильяма другой голос. Жослен возник откуда-то из-за спины и одним ударом снес голову бросившемуся в их сторону магометанину. Льенар вздохнул и медленно опустил ресницы в каплях речной воды.

— Хорошо, — прошептал он так тихо, что не будь Уильям с Ариэлем совсем рядом, и не услышали бы его голоса и дыхания за чужими криками и лязгом металла. А в следующее мгновение им вдруг показалось, что наступила оглушительная тишина.

— Льенар? — с содроганием позвал Ариэль, судорожно стискивая пальцами его плечи. — Льенар!

Уильям смотрел на застывшее лицо, не в силах произнести ни слова, а когда оно начинало расплываться в глазах, моргнул и развернулся, еще с колен атаковав первого врага.

***

Короля трясло не то от холода — он провел в мокрой одежде почти час, прежде чем добрался, пешком, лишенный лошади, до замка Бельфор, — не то от плохо сдерживаемой ярости.

— Сколько у нас убитых? — наконец просипел он, когда граф Раймунд уже разомкнул губы, чтобы вновь позвать лекарей. Сам Балдуин от них отказался, выгнав несчастных с криками и бранью, но Раймунд не мог позволить себе потерять еще и короля.

— Не могу сказать, государь, — ответил граф. В замок еще прибывали, несмотря на сгущающуюся снаружи ночную темноту, отступающие с поля боя. — Но…

— Что? — сипло спросил Балдуин. — Говори.

— Магистр тамплиеров в плену, — нехотя ответил Раймунд и невольно содрогнулся от того, как жутко исказилось изуродованное болезнью лицо короля. — И с ним по меньшей мере две сотни рыцарей. Они попали в кольцо и… не выбрались.

Балдуин громко, со свистом, выдохнул, но вопрос задал недрогнувшим голосом:

— Это точно?

Раймунд кивнул, и король вновь утратил едва обретенное самообладание.

— Проклятье! — взвыл Балдуин и ударом ничего не чувствующей руки снес со стола кубок с подогретым вином. Раймунд бросился вперед, одним шагом преодолев разделявшее их расстояние, и схватил короля за плечи, пока тот — упаси Господь! — не навредил по случайности самому себе. Балдуин вцепился в ответ, стискивая в пальцах звенья графской кольчуги, содрогнулся и затих, уткнувшись лбом Раймунду в плечо.

— Проклятье, — повторил он едва слышным шепотом. — Пошли сарацинам гонца. Сейчас же. Пока еще есть надежда, что они не успели обезглавить всех пленных.

— Уже послал, — коротко ответил граф. Он и сам подумал об этом в первую очередь, зная, что сарацины, как и всегда, предложат пленникам принять ислам. А тамплиеры ответят яростным отказом, и тогда их в лучшем случае ждет унизительная для любого христианина продажа в рабство. В худшем же — смерть.

А христианам было достаточно и того, сколько факелов сейчас горело снаружи замка Бельфор, где в надвигающейся с востока темноте копали могилы для тех, кого сумели забрать с поля боя или кто умер от ран уже в стенах замка.

У Уильяма дрожали руки и кружилась голова, каждое движение отдавало острой вспышкой боли в левую лопатку, куда вонзилась во время боя, пробив кольчугу, одна из стрел, но он упорно продолжал рыть, смаргивая жгущие глаза слезы и стараясь не поднимать взгляда. Справа содрогался и никак не мог успокоиться Ариэль, а слева… У него не было сил, чтобы повернуть голову и вновь посмотреть на бледное, будто светящееся в темноте лицо с закрытыми глазами, обрамленное длинными вьющимися волосами. Непривычно спокойное. Почти умиротворенное.

Мертвое.

Ариэль остановился и осел на край выкопанной ими могилы, вновь начав содрогаться от рыданий.

— Не могу, — сказал он охрипшим голосом, размазывая по щекам слезы грязной от земли и крови рукой. — Я не могу!

— Оставь, я закончу, — с трудом ответил Уильям. Перед глазами вновь поплыло, не то от слез, не то от боли, но он малодушно понадеялся, что вот-вот потеряет сознание от потери крови и будет наконец избавлен от этой страшной необходимости.

Ариэль сдавленно всхлипнул и неловко, дрожа и спотыкаясь, выбрался из могилы. Только чтобы рухнуть рядом на землю, цепляясь пальцами за холодную неподвижную руку, и едва слышно просить в пустоту, зная, что уже не услышит ответа.

— Пожалуйста, не уходи.

В ушах звенело от призрачного смеха. Сколько раз он слышал этот смех, этот голос, сколько раз ощущал, даже не поворачивая головы, чужое присутствие за спиной и знал, что когда они сойдутся в бою с сарацинами, до него не дотянется ни один вражеский клинок. И сам сражался до изнеможения, не щадя себя, только бы не допустить…

Допустил. Льенар сделал для него больше, чем кто-либо иной в его жизни, вытащил его из отцовского дома, хотя был совсем не обязан взваливать на себя такую обузу, а он….

— Явились за тобой, братец, — презрительно рассмеялся тогда Фабьен, отцовский наследник, и отвесил ему подзатыльник, подталкивая к рыцарю в белом, едва успевшему войти в тесный от набившихся там братьев и сестер зал их маленького — и замком-то назвать стыдно — дома. А в следующее мгновение Фабьен сам схватился рукой за лицо, и между его пальцев потекла кровь из разбитого носа. Звук удара тогда показался Ариэлю оглушительным. Быть может, потому, что его собственная голова гудела от подзатыльника.

— Всё бьешь детей? — с точно таким же презрением в голосе, что и у Фабьена, спросил храмовник, разжимая кулак. И глаза у него были точно такие же, пронзительно-голубые и зло смотрящие из-под остро изогнутых черных бровей. — Конечно, детям ведь такому борову ответить нечем. Собрался? — отрывисто спросил он Ариэля, резко повернув голову. Даже волосы взметнулись, черные, вьющиеся и такие длинные, что рассыпáлись по груди, полускрывая красный крест на длинном белом сюрко.

— Да, — только и смог пробормотать Ариэль, глупо уставившись на незнакомое — но вместе с тем удивительно похожее на его собственное — загорелое лицо со шрамами на лбу и щеке. И увидел, как уголок обрамленных короткой бородой губ дрогнул в ехидной усмешке.

— Тогда пошли отсюда, братец, если не хочешь и дальше терпеть этих, с позволения сказать, родичей.

Ариэль содрогнулся и вновь бессильно сжал холодную руку. Льенар научил его всему, что он теперь знал, а он… Не успел.

Погруженный в собственное горе, он не услышал шагов и поднял голову, только когда совсем рядом с ним зазвучали чужие голоса.

— Досок не хватило, — сказал кто-то едва знакомый, словно отвечая на незаданный, но повисший в воздухе вопрос. — Жослен разломал щит.

Жослен решился прийти лишь после того, как они сняли уже ненужную кольчугу и смыли, как смогли, кровь. На белом сюрко так и остались бурые разводы. И бросались в глаза неровные стежки на ткани там, где зашивали дыры от ударов сабель. Или, быть может, это Ариэль не мог отвести от них взгляда, едва удерживаясь от того, чтобы схватить его за плечи и начать трясти. Чтобы открыл глаза, чтобы усмехнулся, как прежде, чтобы…

Да пусть хоть накричит и даже ударит. Только бы не лежал так неподвижно.

Жослен на следы от ран не смотрел.

— Прости меня, — прошептал он, не отрывая взгляда от белого лица и будто прислушиваясь в ожидании ответа. — Прости меня, — повторил рыцарь. А в следующее мгновение закричал, и его собственное лицо исказилось от боли и отчаяния. — Пожалуйста, прости!

— Он давно простил, — выдавил Ариэль охрипшим голосом, но Жослен только посмотрел на него, смаргивая потекшие из глаз слезы, и бросился прочь. А теперь в крышке неумело, но старательно сколоченного деревянного гроба чернела вырванная из двухцветного щита доска.

— Спасибо, Том, — тихо сказал Уильям. — За всё.

— Д-да что уж там, — неловко пробормотал один из принесших гроб тамплиеров, и губы у него дрогнули точно также, как и у самого Уильяма. — Я ведь тоже… — он осекся, попытался судорожно вдохнуть хоть немного пыльного воздуха и заговорил вновь. — Без него меня бы убили еще в первом бою.

— Да всех бы убили, — глухо сказал второй рыцарь, опустив голову, словно хотел скрыть от чужих глаз и без того плохо различимое в полумраке лицо. — А теперь что? Он же нужен Ордену больше, чем все мы, зачем же надо было…