Жослен молчал и ходил тенью, не поднимая головы. Уильям не злился, но и первым не заговаривал. Не давлю, как ты и просил, думал он, но без злорадства. На злорадство уже не было ни сил, ни тем более желания. Пусть решает сам, кому он доверяет, а кому — нет. А Уильям и один справится, не впервой.

— Глупцы, — выругался сквозь зубы Льенар, когда ссора затянулась. Потом мотнул головой, привычно отбрасывая за спину длинные черные волосы с первыми, едва заметными взгляду проблесками седины, и сказал. — Я виноват.

— Ты, — мгновенно отозвался Уильям, — нет.

Жослена рядом не было, но он, пожалуй, считал иначе.

— Да нет, Вилл, — устало вздохнул Льенар и сцепил пальцы в замо́к, — виноват. Мне следовало догадаться, что он так ничего и не сказал. Твое право — злиться на него, но дело не в том, что он тебе не доверяет, как ты думаешь. Он не хочет вспоминать.

— А ты знаешь? — спросил Уильям, пропустив всё остальное мимо ушей.

— Знаю. Но если об этом я расскажу, то станет только хуже.

Уильям в ответ только пожал плечами. Куда уж хуже. Его и без того не покидало ощущение, что сама земля уходит у него из-под ног. Всё было неправильно, не так, он не сумел добиться хоть какой-то помощи для Ордена, поссорился с другом, почти физически ощущал близкое присутствие врага, и осознание собственного бессилия давило на виски днем и становилось тяжелыми смутными снами ночью. В последний раз он даже проснулся в ледяном поту и выкрикнул прежде, чем успел даже понять, где находится:

— Сабина!

Сопящий в другом углу темной палатки оруженосец мгновенно встрепенулся и спросил, сонно моргая:

— Вы что-то сказали, мессир?

— Нет, — ответил Уильям, пытаясь отдышаться. — Ничего.

В следующий раз кто-нибудь услышит. Кто-нибудь поймет. Но, быть может, это и к лучшему? Пусть даже выгонят с позором, тогда он попросту сбежит из монастыря, в который его отправит Магистр, отыщет Сабину в Иерусалиме и увезет ее куда угодно. Храмовника из него всё равно не вышло.

Проклятье, выругался Уильям про себя. Это ведь не выход. Нельзя же постоянно бежать от трудностей. И что тогда будет с остальными? Быть может, он слишком высокого мнения о своих талантах — особенно теперь, после провального путешествия на Запад, — но он не простит самому себе, если исчезнет, бросив друзей и короля сражаться с магометанами. За короля было, пожалуй, страшнее всего. Балдуин встретил его, как показалось поначалу, с кривой усмешкой на лице, но спустя всего мгновение Уильям понял, что это никакая не усмешка. Разъедавшая лицо короля проказа — язвы расползлись по всей щеке, скуле и виску, отчего левая половина лица теперь выглядела чудовищно — исказила и линию его рта.

— Неприятное зрелище, — медленно сказал Балдуин, и Уильям невольно вздрогнул от звука непривычно сиплого голоса. Болезнь, по-видимому, поразила и горло.

— Я не хотел оскорбить Ваше Величество, — неловко пробормотал Уильям, не зная, что может сказать или сделать простой тамплиер, если здесь оказались бессильны лучшие лекари как христианского, так и магометанского мира.

— Вы не оскорбили, — спокойно и по-прежнему медленно ответил король, и уголок перекошенного рта дрогнул, словно он хотел улыбнуться, но губы не слушались. — Я рад вашему возвращению, мессир. В Святой Земле не так уж много тех, кто не боится дышать со мной одним воздухом.

Уильяму от этих слов легче не стало, но сам он ничуть не возражал против того, чтобы сопровождать короля в поездках. Тот не находился постоянно у стен Шастеле, подобно некоторым из своих баронов, а отправлялся то в Тивериаду, то в другие относительно близкие к броду Иакова крепости.

В последний раз они направлялись на северо-запад, к Сафету, держась русла реки Леонт, когда высланные вперед разведчики вернулись с донесением о стоящем впереди лагере сарацин.

— Атакуем! — немедленно воодушевились рыцари, передавая мгновенно разнесшуюся по всей армии весть. — Разобьем этих нехристей!

— Разбойники, — недовольно бросил Льенар, имея в виду не то магометан, явно возвращавшихся из набега, не то самих франков, уже представивших, как будут грабить шатры сарацинских военачальников. Уильям промолчал, вспоминая, как командовал отрядами в битве у Монжизара, и жалея, что вынужден вновь подчиняться приказам Великого Магистра и не может сам повести братьев в бой.

— Атакуем, — согласился Балдуин после короткого раздумья над словами разведчиков, и армия вновь всколыхнулась, передавая друг другу приказ короля.

В первые мгновения это сражение и в самом деле напоминало Монжизар. Так пугавшая сарацин рыцарская конница хлынула с вершины холма к берегу реки, выставив вперед длинные копья, пыльный от хамсина воздух наполнился криками, треском и лязгом, и на какое-то время Уильям перестал видеть хоть что-то, кроме смуглых лиц под коническими шлемами.

— Бегут! — яростно кричали христиане, сначала один рыцарь, потом второй, а затем этот победный клич подхватил едва ли не каждый, с места бросая коня в карьер.

Догнать. Убить. Сорвать с мертвого тела всё, что представляет хоть какую-то ценность.

Земля под лошадиными копытами сменилась голубоватой водой, вскоре переставшей отражать небо от поднятого со дна песка и хлынувшей в реку крови, а затем кто-то закричал пронзительным, полным неожиданного ужаса голосом:

— Назад!

— Защищайте короля! — разнесся над головами сражающихся еще один крик, и где-то совсем рядом ему ответил другой, яростный и отчаянный одновременно. Ариэль бросился вперед в тот самый миг, когда закрывшие Балдуина от удара всадники столкнулись с сарацинами, поднимая лошадей на дыбы. Будь у Уильяма время подумать, он решил бы, что разведчики проглядели часть магометанской армии, но на раздумья не было ни одного мгновения. Они прорубались вперед, даже не поняв поначалу, что Ариэль рвался туда не из-за отрывисто брошенного приказа. Они лишь узнали голос. Ариэль увидел падающую лошадь и десятки сабель, готовых обрушиться на головы королевских защитников.

— Назад! — продолжал кричать какой-то обезумевший от страха глупец, но совсем рядом раздавались другие голоса:

— Вперед!

— Уведите короля!

Сабли свистели в воздухе, сталкиваясь с парой прямых клинков, мечом и длинным кинжалом, бывшими, казалось, везде и рубившими всякого, до кого могли дотянуться измазанные кровью по самую гарду лезвия. Откуда-то сбоку вылетела испуганная, лишенная седока лошадь, пронеслась мимо, сбивая дерущихся с ног, и воды впереди оказалось так много, что она на мгновение сомкнулась над головой рухнувшего рыцаря и в мелких мутных волнах поплыли выбившиеся из-под шлема черные пряди. Ариэль рванулся вперед в последний раз, вонзая меч в замахнувшегося сарацина, и, схватив вынырнувшего брата второй рукой поперек груди, потащил к берегу, не замечая нового рассекающего воздух удара. Уильям отбил выпад и повернул клинок в руке, обрушив его на плечо врага. Лезвие разрубило ключицу и грудь, почти разделив тело на две половины, и освободилось с мерзким чавкающим звуком, поначалу едва не застряв в ране.

— Отступаем!

— Все назад!

Мимо свистнул арбалетный болт, вонзаясь в еще одного сарацина, Уильям на мгновение встретился взглядом с кем-то из братьев, кивнул в знак благодарности и начал отступать, спиной вперед и по-прежнему отбивая удары сабель, к берегу. Он еще был по колено в воде, когда обернувшись на мгновение, увидел, как Льенар выбрался на берег, по-прежнему сжимая в левой руке рукоять своего длинного кинжала, зачем-то стянул с головы шлем и бессильно рухнул на мокрую землю.

Проклятье. С раненым они рискуют отстать от остальных отступающих, и это будет опасно в первую очередь для самого Льенара.

Уильям бросился к нему почти одновременно с Ариэлем. И рухнул на колени, не в силах подняться и глупо повернувшись спиной к наступающим сарацинам, когда увидел, как на рваном белом сюрко медленно расплываются поначалу смытые водой пятна крови. Одно. Два. Четыре.

— Король? — только и спросил Льенар, встретившись взглядом с серыми глазами в прорези шлема.