Он не думал об этом, лишь когда в его мыслях была Сабина, но в том-то и была одна из причин, почему тамплиеры давали обет целомудрия. Какой мужчина станет рваться на войну, когда в его доме шумно от детского смеха и тепло от объятий любимой женщины?

Сабина делала его беспечным. А он не мог, не должен был быть беспечным в такой темный для всех палестинских христиан час. Но не знал, как заставить себя собраться.

Уильям уже хотел повернуться и уйти с валганга*, успев окончательно продрогнуть на ветру — тот дул с запада и приносил с собой запах моря, — когда его внимание привлекло движение далеко впереди, в сгущающемся темно-синем сумраке. Кто-то мчался во весь опор по южной дороге. Кто-то, одетый в белое, из-за чего казался светящимся в полумраке, и Уильям был готов поклясться, что когда всадник подъедет поближе, то он сумеет разглядеть и красные кресты на его плаще и груди.

— Откройте ворота! — крикнул Уильям, зная, что даже если его приказ не расслышат сами караульные, то внизу еще найдется с десяток рыцарей, не успевших уйти со двора крепости и готовых немедленно передать слова командора. А затем поспешно прошел, почти пробежал к ближайшей каменной лестнице, торопясь вниз.

Пока он спускался, всадник успел домчаться до ворот и влетел, не замедлившись ни на мгновение, в одну из приоткрывшихся ему навстречу высоких, окованных металлом створок. Гнедой, весь в пене, жеребец с диким ржанием поднялся на дыбы, когда всадник резко дернул на себя поводья.

— Полегче, любезный брат, — осадил торопыгу Уильям, не оценив такого варварского обращения с лошадью.

— Командор, — прохрипел всадник. Собственный конь заботил рыцаря в последнюю очередь. — Мне нужен… командор. Меня послали….

— Дайте ему воды, — велел Уильям и протянул руку, чтобы поддержать пытающегося не то спешиться, не то просто рухнуть с седла на землю гонца. — Я командор.

— Курд, — прохрипел тот и схватился за поднесенный ему деревянный ковшик на длинной ручке, расплескав часть воды и жадно выпив всю оставшуюся.

— Что? — спросил Уильям, мгновенно напрягшись, словно ждал, что враг сейчас выскочит из-за спины примчавшегося в прецепторию рыцаря. — Он перешел границу? Насколько большая армия?

— Двадцать тысяч, не меньше, — ответил гонец, всё еще пытаясь отдышаться. — Король с Великим Магистром в Аскалоне, они ждут всех, кто способен…

Дальше Уильям уже не слушал, а, повернув голову, кричал, чтобы немедленно созывали капитул прецептории и отыскали Жослена де Шательро. Начавшая было неторопливо готовиться ко сну крепость мгновенно ожила, вспыхнула факелами и наполнилась шумом и отрывистыми криками.

Привыкнув за проведенные в Святой Земле годы путешествовать по ночам, чтобы не страдать от невыносимой жары, храмовники были готовы выступать на Аскалон, не дожидаясь рассвета.

Комментарий к Глава пятнадцатая

*Орден Святого Лазаря - военно-монашеский орден сродни тамплиерам и госпитальерам, основанный в Палестине в годы Первого Крестового похода и принимавший в свои ряды прокаженных рыцарей. Лазариты существуют и по сей день, как и Орден госпитальеров.

*валганг (от немецкого “wall” - стена и “gehen” - ходить) - верхняя часть крепостной стены, защищенная спереди бруствером.

========== Глава шестнадцатая ==========

Рено де Шатильон мерил зáлу размашистыми шагами, с каждой минутой всё больше напоминая королю загнанного в ловушку зверя. Длинные полы его темно-красного, цвета засохшей крови, плаща подметали узорчатую арабскую плитку, взметаясь в воздух при резких, отрывистых поворотах, когда де Шатильон упирался то в одну украшенную витиеватой вязью стену, то в другую. Крепость Аскалона по-прежнему хранила в своем убранстве немало следов прежних хозяев, но если на самого Балдуина эта яркая зелено-голубая красота оказывала скорее умиротворяющее действие, то Рено, напротив, выходил из себя от одного только вида арабской вязи. Шестнадцать лет в сарацинском плену отнюдь не улучшили характера этого полудикого смуглолицего зверя, полагавшего рубку голов на полном скаку и поджог магометанских деревень едва ли не единственным достойным развлечением для мужчины.

Из-за таких, как Рено, отстраненно думал Балдуин, народы Востока и считают всех франков невежественными варварами.

— Атакуем их немедленно, — ярился тем временем опрометчиво выкупленный из плена де Шатильон. — Ударим в спину, пока сарацины этого не ждут!

— И поляжем все, как один, — осадил взбешенного Рено коннетабль* королевства Онфруа де Торон.

— Это бесчестие! — воскликнул одновременно с ним сенешаль Жослен де Куртене. Балдуину захотелось поморщиться. Ловкому и пронырливому дядюшке не было равных, когда речь шла о поиске средств на вооружение армии, но в самом сражении он, увы, был способен разве что героически погибнуть. Балдуин и не собирался пускать его в бой, чтобы не расстраивать мать известиями о безвременной кончине ее старшего брата. Сам дядюшка в битву с впятеро превосходящим христианские силы противником тоже не рвался и мечом потрясал лишь для виду.

Чем только сильнее выводил из себя Рено де Шатильона.

— И что же вы предлагаете, благородный граф? — ядовито ответил тот, сделав особое ударение на титуле второго спорщика. Эдесса, первое графство, созданное крестоносцами в Святой Земле, была отвоевана сарацинами еще тридцать лет назад, и Жослен де Куртене был ее графом лишь на словах. — Быть может, кому-то из нас стоит послать Салах ад-Дину вызов на поединок?

Станет этот курд самолично браться за саблю, когда за ним армия в двадцать с лишним тысяч магометан, раздраженно подумал Балдуин, пока его дядюшка пытался придумать достойную ответную шпильку.

Известие о вторжении застало короля в постели, где он пытался если не выспаться, то хотя бы подремать несколько часов, и поначалу показалось ему вестью о конце света. Разбуженная шумом поспешных сборов Сибилла долго металась по коридорам, не заплетя длинных золотистых волос, а потом вновь расплакалась, и ее немедленно бросились утешать все придворные дамы и половина рыцарей. Агнесс де Куртене и вовсе пожелала отправиться вместе с сыном, и, успокоив принцессу, рыцари принялись отговаривать мать короля от этой безрассудной мысли. Сами они при этом ликовали.

— Война! — восклицал то один, то второй.

— Разобьем сарацин!

— Уничтожим последователей Пророка раз и навсегда!

Сабина сидела снаружи, на холодных мраморных ступенях, глядя медленно алеющее на востоке небо, и ее страх выдавало только едва заметное движение ассиметричных губ, казавшихся почти черными в предрассветном сумраке. Сарацинка беззвучно молилась, подняв медовые глаза к гаснущим в небе звездам, и была настолько погружена в собственные мысли, что даже обратившемуся к ней немолодому рыцарю ответила почти любезно.

— Простудишься, девушка, — коротко бросил тот, спускаясь по лестнице мимо молящейся служанки, чтобы благословить отправлявшегося вместе с королем сына.

— Это не худшее, что может случиться с христианином, мессир, — сказала Сабина, на мгновение бросив на него взгляд из-под пушистых черных ресниц, и мессир Бернар остановился, словно она заворожила его одним этим движением медово-карих глаз. — Многих из моих единоверцев завтра ждет мученическая смерть во имя веры.

Рыцарь смотрел на нее почти минуту с непонятной тоской в выцветших от возраста глазах, а затем спросил:

— Будешь ли ты молиться за них?

Сабина взглянула на него еще раз, и в ее глазах промелькнуло нечто, похожее на сочувствие к его неразделенной страсти, прежде чем сарацинка ответила:

— Я буду молиться за каждого, кому суждено скрестить мечи с магометанами. Но более всего — за тех, кого люблю.

Мессир Бернар от такого расплывчатого ответа, казалось, воспрял духом и заявил седлавшему коня сыну, что тоже намерен принять участие в предстоящем сражении.

Отговорить старика не сумел ни встревоженный этим решением Жасинт, ни сам Балдуин, к которому решился обратиться с просьбой молодой рыцарь.