Уильяму, впрочем, до благосклонности Балдуина в тот момент дела не было. Он пытался припомнить какие-нибудь забавные истории из собственного детства, и хотя выходило, на его взгляд, хуже некуда, поначалу бывшая печальной Сабина постепенно начала улыбаться, а в какой-то момент и вовсе засмеялась, когда он в красках описывал свою первую попытку оседлать настоящего боевого жеребца. Уильяму тогда не было и шести, и он сумел дотянуться рукой лишь до стремени, но настойчиво требовал дать ему попробовать. А потому лорд Артур, смеясь, сам усадил его в седло и вручил поводья, хотя Уильяму от них тогда не было никакого толку. Того жеребца не всякий рыцарь смог бы осадить, не то что пятилетний ребенок. Но Уильям этого не понимал, а потому важно надулся и прошелся верхом по двору, даже не подозревая, что это не он управляет конем, а конь милостиво позволяет ему тянуть поводья, куда вздумается, и не сбрасывает лишь потому, что рядом стоит его хозяин.

Сабина рассмеялась, представив карапуза с чумазым от игр в замковом дворе личиком и растрепанными медно-каштановыми кудряшками, с важным видом восседающего в богато украшенном седле, и спросила, протянув руку и погладив везущего ее коня по шее:

— Он был таким же огромным, как и этот?

Уильям завороженно смотрел, как золотисто-смуглые пальцы с короткими ноготками ласкающим движением перебирают темно-рыжую лошадиную гриву, и изнывал от желания взять ее руку в свои и прижаться губами к этим тонким пальцам, к выступающим у их основания костяшкам, к нежной коже ладони и темным венам на внутренней стороне запястья.

Не женщина, а наваждение.

— Трудно сказать, — пробормотал он, поняв, что Сабина по-прежнему от него ждет ответа. — Тогда мне всё казалось гораздо бóльшим, чем теперь. Но этот жеребец не так уж и велик, в Гронвуде были и крупнее, — добавил Уильям, с трудом удерживаясь, чтобы тоже не потрепать коня по шее и якобы случайно коснуться ее руки. — Моя семья разводит лошадей. Эту традицию начал еще мой дед, Эдгар Армстронг, привезя из Святой Земли несколько арабских скакунов.

— Он был крестоносцем? — спросила Сабина и поежилась от порыва ветра. Высоко в небе медленно, но неумолимо сгущались тучи.

— Он был одним из первых тамплиеров, но оставил Орден, когда у его отца не осталось других наследников.

— Я не знала, что Орден можно покинуть, — удивленно подняла изогнутые брови Сабина.

— Можно, — хмыкнул Уильям. — Но это было непросто уже тогда.

— А что же мессир Эдгар делал в Англии, когда вернулся из Святой Земли? — спросила сарацинка, зябко кутаясь в свою темную накидку. Уильям подумал, не предложить ли ей плащ, но потом решил, что это, пожалуй, будет лишним. В такой помощи не было бы ничего предосудительного, будь она юной девочкой или сгорбленной старухой, но его внимание к красивой молодой женщине могут расценить неверным образом. Или, правильнее будет сказать, самым что ни на есть верным.

— Вернувшись, он женился на одной из дочерей короля, но, как мне рассказывали, брак был недолгим и несчастливым.

— О, — восхищенно сказала Сабина. — Это была ваша бабушка, мессир?

— Нет, — покачал головой Уильям, невольно улыбнувшись такой почти детской непосредственности. — Моя бабушка была его второй женой, с которой он прожил в согласии долгие годы.

Даже несмотря на бушующую вокруг анархию. После этого разговор плавно перешел к долгой междоусобной войне в Англии, и Сабина посерьезнела, хотя по-прежнему выглядела заинтересованной. Она, судя по всему, не представляла даже, где находится эта таинственная Англия, и чтобы объяснить причины войны, Уильяму пришлось вернуться к событиям пятидесяти шестилетней давности и рассказать о затонувшем у берегов Нормандии «Белом корабле», на борту которого находился в ту роковую ночь наследник престола Вильгельм Аделин.

— Неужели у короля не было других сыновей? — спросила Сабина, непонимающе нахмурив изогнутые брови.

— Законных, — ответил Уильям, — нет.

А всех бастардов Генриха I, вероятно, и сам бы он не упомнил. Впрочем, какой правитель, будь он христианином или магометанином, не славился своей любвеобильностью? У власть имущих всегда было множество как женщин, так и друзей, и большинство из них преследовали отнюдь не бескорыстные цели. Родить бастарда для благородной женщины, без сомнения, позорно, но если это был бастард короля или принца, то счастливый отец в ответ осыпал любовницу всеми возможными земными благами. А потому большинство королевских фавориток считали свое положение более чем достойным и только посмеивались над распекавшими их церковниками.

Сабина нахмурила брови, сильно качнулась в седле, ухватившись руками за обе луки, и переднюю, и заднюю, когда горная тропа вновь пошла вверх, и спросила:

— Так значит, все трудности от того, что христианские короли не признают наследниками своих детей от наложниц?

— Пожалуй, вы правы, — согласился Уильям после короткого раздумья и решил, что она на удивление рассудительна. Ни единого вздоха о трагической гибели принца.

— После этого, — продолжил он, — король объявил наследницей свою дочь Матильду…

— Женщина не может править, — перебила его Сабина, вновь начав хмуриться. Но скорее разочарованно, чем недовольно.

— У магометан это тоже не принято? — уточнил Уильям, хотя и сам догадывался, каким будет ответ.

— Разумеется, нет, — подтвердила сарацинка. — Магометане считают, что женщина не способна рассуждать здраво из-за… кхм, — сказала она, замявшись на мгновение, — из-за некоторых своих… особенностей.

Истерия, припомнил Уильям греческое слово. Лекари утверждали, что подобные недомогания непременно посещают каждую женщину, что не пребывает в счастливом ожидании рождения ребенка. Что об этом думали сами женщины, Уильям не знал и знать не хотел. Ни как мужчина, ни, тем более, как храмовник, которого женские недомогания и вовсе никоим образом не касались. Но судя по тому, как хмурила брови Сабина, она с женской неспособностью править была не согласна.

— Вероятно, — предположила сарацинка, — принцесса должна была стать… как это называется?

— Регентом, — согласился Уильям. — При малолетнем сыне. Но тот родился всего за два года до смерти деда, а Матильда была… не популярна среди знати, — тактично объяснил он царившее среди графов и баронов недовольство принцессой. — Поэтому после смерти короля Генриха вассалы отказали Матильде в поддержке и короновали ее кузена Стефана Блуаского.

Сабина презрительно фыркнула. Кто бы, мол, сомневался.

— Мой дед был одним из первых, кто присягнул королю Стефану, — ввернул Уильям и невольно улыбнулся, когда ее щеки потемнели от смущенного румянца. И подумал, что это даже иронично. Один его дед поддержал права другого на корону, а в итоге сын нового правителя ославил дочь вернейшего из своих баронов на всю Англию. Вряд ли Эдгар Армстронг ожидал такого расклада, когда присягал Стефану. Для него, пожалуй, было даже счастьем не дожить до того дня, когда его единственная дочь оказалась пленницей принца Юстаса. Вот она, королевская благодарность во всей красе.

— И что же было после этого? — Сабина, казалось, заинтересовалась историей всерьез. Уильям пересказал, как умел, хронику затяжной войны между Стефаном и Матильдой, стараясь при этом не превращать рассказ в перечисление осад и штурмов. Выходило так себе, но Сабина ни разу не надула губы со словами «Это невыносимо скучно, мессир. Неужели вам больше не о чем поговорить с красивой девушкой?». Уильям от такой мысли запнулся сам и зачем-то пробормотал:

— Вам, наверное, всё это не слишком интересно…

— Отчего же? — удивилась сарацинка. — Я, вероятно, многого не понимаю, но, — она улыбнулась, и на ее смуглых щеках вновь появились ямочки, каждый раз вызывавшие в нем какой-то непонятный трепет. — Мне приятно, что вы считаете меня достаточно разумной для подобных бесед, мессир. Мужчина не станет говорить с женщиной о серьезных вещах, если не признает за ней ума.

Этот мужчина, подумал Уильям, попросту позабыл за ненадобностью все иные темы для разговора, поэтому и ведет теперь беседы о стратегии и тактике. Впрочем, он и до вступления в Орден не отличался общительностью. Тем более, с женщинами. И в особенности с красивыми женщинами, которые порой и вовсе казались Уильяму какими-то неземными существами. И понять этих существ было не под силу ни одному мужчине.