— Я вынужден согласиться с мессиром Одо, — осторожно начал Бернар и осекся, получив в ответ разъяренный взгляд.

— Мессир Бернар, позвольте узнать, кем вы считаете своего короля? — ядовито спросил Амори и грохнул кулаком по столу. — Последним глупцом?!

В зале повисла оглушительная тишина. Агнесс испуганно дернула струну лютни, сбившись с мелодии, и замолчала, глядя на Его Величество широко распахнутыми глазами. Королева надкусила еще одну сочную ягодку и осторожно выплюнула в хлопковую салфетку виноградную косточку.

— Разумеется, нет, государь, — поспешно ответил Бернар. — Я вовсе не хотел…

— Знаю я, чего вы не хотели! — громыхнул Амори и сделал знак подлить ему еще вина в кубок. — Почему так тихо?! Играйте!

Бернар ободряюще кивнул дочери, и та, продолжая испуганно смотреть на него и короля, вновь начала наигрывать мелодию дрожащими пальцами.

— Быть может, для вас это будет неожиданностью, мессир, — продолжил король ядовитым тоном, — но я далеко не так глуп, как привыкли считать мои враги. И я прекрасно понимаю, что даже если Старец Горы крестится сам и заставит креститься всех своих фидаи, — это будет не более, чем фарс.

— Но зачем же тогда…? — даже растерялся от такого ответа Бернар. Амори ответил ему с таким кислым видом, будто был крайне разочарован в недальновидности рыцаря.

— Затем, что они пообещали служить мне, а не самим себе. У меня была возможность привлечь к себе на службу великолепных тайных убийц. Что? — спросил Амори. — Не одобряете? Я король, мессир, я должен думать о королевстве. Будь ассасины моими слугами, и ни величайший магометанский халиф, ни последний сарацинский разбойник не посмели бы воевать со мной. А значит, и с моими подданными тоже. На границах было бы спокойно, и дороги стали бы безопасны. Вот что для меня важно. А вопросы морали и теологии оставьте церковникам, мессир, это их забота.

Королева сделала знак наполнить ее кубок, пригубила немного прохладного шербета и попросила, не поднимая глаз и проявляя больше интереса к блюду с фруктами, нежели к белокурой певунье.

— Сыграйте что-нибудь веселое, Агнесс. Эта песня слишком грустна для такого чудесного дня. Вы же не возражаете, государь?

— Ничуть, моя дорогая, — отмахнулся от нее Амори. Музыка его сейчас совершенно не занимала. Агнесс, казалось, это заметила, потому как улыбка у нее сделалась натянутой. Королева рассеянно закачала головой, увенчанной пышной тяжелой прической, в такт нехитрой забавной песенке. Бернар, тем не менее, был уверен, что она внимательно слушает каждое слово супруга, и это невольно вызвало в нем раздражение.

— А теперь, — продолжал Амори, едва ли догадываясь о том, что жена уделяет их беседе куда больше внимания, чем ей полагалось. — А теперь, мессир, — повторил король, — стараниями тамплиеров я лишился возможности подчинить себе самых опасных убийц, какие только есть в этих землях. Порой я думаю, что Орден тамплиеров существует только для того, чтобы мне мешать.

— Храмовники действовали опрометчиво, — согласился Бернар. И сколько бы Одо де Сент-Аман ни утверждал, что этот рыцарь, Готье дю Мениль, принял такое решение самостоятельно, ни король, ни сам Бернар ни на мгновение не поверили словам Великого Магистра. Самодеятельность в Ордене, где обет послушания является едва ли не главнейшим? Ни одного разумного человека такой отговоркой было не провести. — Но ведь они глубоко религиозны…

— И поэтому должны были бы обрадоваться тому, что ассасины желают принять нашу веру!

— Напротив, Ваше Величество, — не согласился Бернар. — Храмовники прекрасно поняли, что это не более чем уловка. И посчитали ее насмешкой. Вы и сами знаете, государь, как они горды.

Король откинулся на спинку своего кресла и отпил из кубка, сосредоточенно нахмурив светлые брови и обдумывая услышанное.

— Может, вы и правы, мессир, — согласился он наконец. — Но проблемы это не решает.

— Полагаю, — осторожно спросил Бернар, — что Старец Горы теперь и думать забыл о союзах с христианами?

— Вы абсолютно правы, мессир, — процедил Амори, но теперь его ярость была направлена на неугодный королю Орден храмовников, а не на верного рыцаря. — Он глубоко оскорблен и не мстит тамплиерам лишь потому, что понимает, насколько это бесполезно. Они все фанатичны едва ли не до безумия. Убей одного, и на его месте появятся двое таких же. Но, — Амори недовольно передернул плечами, — я оскорблен еще больше. Кто дал им право вмешиваться в мои переговоры? Король я в Святой Земле или не король?

— Разумеется, вы король, — согласился Бернар.

— Тогда как мне призвать храмовников к ответу? — спросил Амори, говоря, как показалось Бернару, скорее с самим собой, чем с рыцарем, и вновь потянулся к своему кубку. — Если они упорно не желают выдавать мне виновного?

— Придите за ним сами, — вдруг сказала королева, отщипывая от виноградной грозди еще одну ягодку. Амори на мгновение замер, не донеся кубок до рта, и повернул голову. Королева по-прежнему не поднимала глаз, выбирая виноградины посочнее.

— Что вы сказали, моя дорогая?

— Вы, верно, знаете, где сейчас находится виновник? — спросила в ответ Мария и наконец посмотрела на супруга своими темными вишневыми глазами. Тот кивнул. — Раз тамплиеры не желают признавать вашей власти мирным путем, у вас остается только один выход. Навязать ее силой.

Бернар вновь почувствовал раздражение. Эта женщина позволяла себе слишком многое. Будь его воля, он бы высказал ей прямо, что думает о подобном поведении. Но Мария была королевой. А ее король вновь откинулся на спинку кресла, смерив внимательным взглядом тонкую фигуру жены в тяжелой, расшитой драгоценностями парче, и сказал:

— Я счастливейший человек, мессир. Господу было угодно одарить меня женой не только юной и красивой, но еще и умной.

— Я рада угодить вам, государь, — ответила королева, на мгновение склонив увенчанную пышной прической голову в полупоклоне.

И вновь принялась выбирать ягодки посочнее.

***

Мечи столкнулись с громким звоном, высекая искры. Ариэль уперся ногами в твердую, истоптанную сотнями ног землю, напряг мускулы на руках, пытаясь остановить смертоносный удар, но выдержал лишь несколько мгновений и ушел в сторону, позволив чужому мечу соскользнуть по лезвию его клинка. Развернулся, отчего взметнулись в воздух длинные, с разрезами, полы его простой темной котты, и нанес стремительный удар сверху вниз и наискось, как если бы стремился разрубить противника от плеча до бедра. Но не задел даже выбившейся из небрежной косицы рыжеватой пряди волос, почти коснувшейся его лица, когда в солнечное сплетение уперся боевой кинжал. Ариэль был готов поклясться, что еще мгновение назад никакого кинжала не было.

— Ты убит, — весело сказал Уильям, отступая на шаг назад, и подбросил кинжал на ладони, ловя его уже не за рукоять, а за узкое блестящее лезвие.

— Это же мой, — запоздало сообразил оруженосец и бросил взгляд на перевязь у него на поясе. Кинжала и в самом деле не было.

— Твой, — согласился Уильям и протянул оружие рукоятью вперед.

— Покажи мне, как ты это сделал, — потребовал Ариэль, возвращая кинжал в ножны. И заинтересовался: — Льенар научил?

— Нет, один сарацин, — хмыкнул Уильям. — Он решил, что зарезать тамплиера его собственным ножом будет весьма… оригинально.

— Как я понимаю, его затея провалилась? — предположил Ариэль, не совсем уверенный, что друг говорит о себе. Уильям молча закатал рукав на левой руке и показал ему неровный шрам, протянувшийся поперек предплечья.

— О, — сказал оруженосец. — Выглядит внушительно.

— Крови было много, а на деле ерунда, — ответил Уильям, пожав широкими плечами.

— И всё-таки покажи мне, как ты это сделал, — повторил Ариэль. — Я даже не заметил.

Уильяму было не жалко показать не только этот прием, но и десяток других, которые он находил весьма действенными и часто выручавшими его в бою. Поэтому они фехтовали до самого вечера и остановились, только когда солнце уже скрылось за крышами домов и продолжать тренировку стало попросту опасно. До вечерней трапезы оставалось еще немного времени, и Уильям, испросив разрешения у интенданта, велел паре новых, лишь недавно появившихся в прецептории оруженосцев нагреть и натаскать воды в тяжелую дубовую бадью. После чего со стоном погрузился в воду настолько горячую, что от нее поднимался пар, и неторопливо умыл лицо и шею, стирая с кожи разводы от пыли, смешанной с потом.