— Да меня сам король в рыцари посвятил! — возмутился Уильям.

— И всё-таки? — спокойно спросил Льенар.

Уильям молчал. Ему даже думать об этом безбожнике было мерзко. Мерзко и почему-то… страшно. Ему было чуть больше двух, когда Юстас скончался, и он не помнил ничего, кроме разъяренного голоса и пыли, забивавшейся в рот и нос, когда принц вез его из Лондона в аббатство Бери-Сент-Эдмундс, где Юстас и встретил позднее свою смерть. Тогда Уильям даже не понимал, что это его отец и что он не запомнит о нем ничего, кроме криков, топота лошадиных копыт и этой вездесущей, не дававшей толком вздохнуть пыли.

— Юстас Блуаский, — пробормотал он, когда Льенар уже, по-видимому, решил, что не дождется ответа.

— Сын короля Стефана?! — прошипел тот таким голосом, что Уильям даже вздрогнул от неожиданности. Да и не только он, Жослен, казалось, тоже опешил от такой реакции.

— Да, и что с того? — вызверился в ответ Уильям. — И моя мать ни в чем не виновата, она…

— Тихо, — зашипел Льенар, начав озираться. — Ты что, парень, совсем с головой не дружишь? Не смей никому говорить об этом, ясно тебе? И ты не смей, — велел он Жослену, прекратив оглядываться и убедившись, что их вряд ли кто-то слышал.

— Да я и не собирался, — пробормотал аквитанец, непонимающе хмуря брови.

— Ты, любезный брат, не то, что не собирался, ты об этом не скажешь, даже если тебя на собрании капитула спросят, понятно? Даже если сам Магистр вопросы задавать начнет.

— Понятно, — послушно согласился Жослен. — Хотя и не совсем.

— Тебе тоже непонятно? — спросил Льенар Уильяма вместо ответа. — Если это правда, то ты единственный внук короля Стефана. А значит, единственный наследник Блуаской династии. Да ты для Плантагенета враг номер один, я вообще удивляюсь, как тебя еще в детстве в овраг поглубже не столкнули или еду тебе не отравили.

— Дядя Генрих никогда бы… — начал было Уильям, но осекся, поняв, что ему и называть-то короля теперь так нельзя. Какой же Генрих ему дядя, если он бастард Юстаса? Но разве король стал бы его за это убивать? Да и какая теперь разница, если все сыновья Стефана давно в земле и не претендуют на отцовскую корону?

— Дядя Генрих, — фыркнул Льенар. — Он, может, и не стал. А вот другие могли бы. Захотели бы выслужиться перед королем, а ребенка, сам понимаешь, убить куда проще, чем какого-нибудь валлийского бунтаря, который в холмах прячется. Попробуй найди его еще.

— Откуда ты вообще всё это знаешь? — спросил Жослен. — Ты же, как мне казалось, вообще не англичанин.

— Нет, — невозмутимо согласился Льенар. — Я, если вам так интересно, лотарингец. Но я, в отличие от других братьев, не только головы магометанам рублю, но и слежу за тем, что на Западе происходит. Чтобы знать, у кого из ваших королей стоит помощи просить, а кто сам в междоусобицах погряз и ни рыцарями, ни деньгами Орден выручить не сможет.

— А я-то здесь причем? — спросил Уильям. — Я королю не мешал никогда и не претендовал ни на что.

Кроме земель де Шамперов, когда еще ребенком думал, что он наследник.

— Да, любезный брат, — тяжело вздохнул Льенар. — Ничего ты в политике не понимаешь. Ты не претендовал, так другие найдутся, кто от твоего имени восстание поднимет. Поссорится какой-нибудь барон с королем и решит, что лучше опять Блуаскую династию на троне видеть. Да хотя бы и сам барон де Шампер. Недаром же он тебя сыном называл. И напоминал тем самым Плантагенету, что с ним лучше не ссориться, раз у него на случай раздора припасен единственный наследник Блуа, пусть и бастард. Повезло тебе, что ты в тамплиеры ушел, пока Плантагенет еще в силе. И пока сам ты еще мальчишка, у которого ни жены, ни собственных сыновей, одни только рыцарские шпоры. А то и десяти лет бы не прошло, как новая война бы началась. Теперь понимаешь? Так что, если ты и в самом деле бастард Юстаса, то лучше молчи.

— А что изменится-то? — не понял Уильям. — Я же теперь тамплиер, у меня, кроме меча, и нет ничего.

— Тамплиер он, — фыркнул Льенар. — Ты меня сейчас уверять будешь, что у де Шамперов золота не хватит, чтобы в случае чего от Ордена откупиться? Надо будет, снимешь плащ и вернешься в Англию, как ни в чем не бывало. Да еще и слухи пойдут, что ты еще мальчишкой в храмовники ушел, потому что Плантагенет тебя убить пытался. Вот ты и прятался от него, пока военного опыта не набрался. Не говоря уже о том, что и в Ордене найдутся те, кто захочет это использовать. Захочет, уж поверь мне. Если Плантагенет с нами поссорится и кто-нибудь вздумает напомнить ему о твоем существовании, или если сам ты кому-нибудь дорогу перейдешь и… — Льенар осекся и вновь начал оглядываться. Уильям тоже обернулся, но не увидел ничего, кроме ночной темноты. — Знаете что, любезные братья, идите-ка вы отсюда. Ладно еще вы ничего не понимаете, но я тоже хорош, дурень, стою и языком тут мелю. Такие вещи надо закрытыми дверьми обсуждать, чтоб не подслушал никто. Спать. Оба. И немедленно. Пока, упаси Господь, к нам не пожаловал брат Эдвин с вопросами, почему это мы в такой поздний час бродим по палубе.

Уильям нехотя подчинился. Жослен тоже, но его, казалось, больше пугала необходимость вновь пройти по раскачивающейся палубе, чем желание разобраться в вопросах престолонаследия и собственного детства. Хотя аквитанец всё же спросил едва слышным шепотом, пока они спускались по узкой шаткой лестнице:

— А ты уверен?

— Не знаю, — честно ответил Уильям таким же тихим голосом. — Мама всегда говорила, что это ложь, но…

Теперь выходило, что она могла просто защищать его таким образом. Ей никто не верил, но никто и не решался трогать бастарда Юстаса, пока баронесса утверждала, что это ребенок Артура де Шампера.

— Я знаю, что я не похож на родителей, — продолжил Уильям всё тем же шепотом. — Ричард Гастингс часто говорил, что я напоминаю отца моей матери, но это никак не доказывает отцовство барона.

Потом помолчал и осторожно спросил:

— Это… что-то меняет?

— А должно? — удивился аквитанец. — Или дело в его… дурной славе? Я почти ничего об этом не знаю, — добавил он после короткого раздумья. — Мне всего-то лет пять было, когда Плантагенет стал королем Англии, да и то до нас больше какие-то невнятные слухи доходили. Но, в любом случае, я думаю, что судить человека по делам его отца — это редкостная глупость. Да и сам ты не похож на…

— Бешеного? — закончил за него Уильям и усмехнулся. — Странно, обычно именно так меня и называли.

— О, — ответил Жослен. — Это за что ж тебя так поименовали?

В темноте его лица было почти не разглядеть, но Уильяму показалось, что вид у аквитанца абсолютно спокойный. Как у человека, которого совершенно не интересовало, каким будет ответ.

— За дело, — тем не менее ответил ему Уильям.

— Значит, и сарацины бояться будут, — ничуть не смутился Жослен. — А нам это только на руку. Я тебе вот что скажу, брат Уильям, — добавил он. — Я не прошу у тебя откровенности. Хотя бы потому, что и мне самому тогда пришлось о многом бы рассказать. У меня своя причина была храмовником стать, — признался аквитанец. — И говорить о ней я не хочу. Во всяком случае, не сейчас.

— Я о Юстасе тоже не хочу, — коротко ответил Уильям.

— Начнем жизнь с чистого листа? — спросил Жослен. По голосу казалось, что он улыбается.

— Начнем, — согласился Уильям. И попытался пошутить. — Но лучше б нам это делать не на лестнице, пока Льенар не пошел проверять, спим мы или нет.

— Это верно, — согласился аквитанец, но спускаться продолжил неторопливо, если не сказать, медленно. — Хотя я при такой качке все равно не засну.

Уильям сочувственно хмыкнул, легко спрыгнул с последней ступеньки и едва не столкнулся с темной фигурой, выскочившей откуда-то сбоку.

— Ой, брат Уильям, это ты? — удивленно охнул Эдвард.

— Я, — согласился тот. — А ты чего не спишь?

— Да я вот… тут… это… — забормотал Эдвард себе под нос что-то невнятное и торопливо проскочил мимо рыцарей.

Уильям проводил его взглядом и покачал головой. Пусть это и противоречило постулатам Ордена, но он ничего не мог поделать с тем раздражением, которое вызывал у него пекарский сынок.