Ариэль поднял глаза к небу, ища там признаки шторма. Небо, словно в насмешку над Жосленом, было ярко-голубого цвета и без единого облачка.

— Кто тебя учил так ноги ставить, любезный брат? — ругался тем временем Льенар. Сам он перемещался по палубе на удивление легко, словно та была совершенно неподвижной, а вот Уильям чувствовал себя так, будто при одном неосторожном движении его попросту выбросит за борт. Пока они шли от вдоль побережья Аквитании и королевства Кастилия, море своей безмятежностью напоминало ему полированное зеркало в покоях матери.

Но стоило им обогнуть Иберийский полуостров, как уже на следующее утро поднялся сильный западный ветер, и теперь казалось, что корабль то взлетает над волнами, едва касаясь их днищем, то падает в морскую бездну, и соленые брызги долетают до вершины мачты. Поначалу Уильям даже счел это завораживающим. Ровно до того момента, как выяснилось, что Льенар намерен продолжать тренировки и в таких условиях. К легкой качке новоиспеченные тамплиеры привыкли достаточно быстро, но теперь некоторые из них с трудом могли даже ходить по палубе, не то, что фехтовать.

— Доблестные воины, — ворчал Льенар, явно передразнивая брата Эдвина. Сегодня он сражался одним клинком вместо уже привычных рыцарям двух, но менее опасным противником от этого не становился. — Такие доблестные, что на даже ногах устоять не могут. Сохраняй равновесие! Нет, это просто невыносимо! — рявкнул рыцарь и отрывисто взмахнул мечом, словно хотел снести кому-нибудь голову. — Вот что ты будешь делать, любезный брат, если на нас нападут сарацинские пираты?

— Притворюсь мертвым! — не выдержал Уильям, лежа на спине и потирая ушибленный затылок. Остальные рыцари, уже успевшие получить от Льенара новую порцию синяков и насмешек или только ждавшие своей очереди, разразились радостным хохотом. Льенар смерил лежащего противника взглядом и заявил:

— А ты, брат Уильям, не так плох, как казалось на первый взгляд. Боец, конечно, посредственный, но вот ход мыслей у тебя, как правило, верный.

Уильям невольно оскорбился. Его учили лучшие мечники Англии, как нормандские, так и саксонские, а теперь какой-то наглец в белом сюрко с красным крестом называл его посредственным.

— И не смотри на меня так, — велел Льенар. Уильям едва не рассмеялся в ответ, вспомнив, какой страх нагонял одним взглядом на английских рыцарей. А Льенар, казалось, даже не догадывался, что перед ним бастард бешеного Юстаса, такой же непредсказуемый, как и его отец. — Ты хоть раз убивал? Ты знаешь, каково это — отнять чью-то жизнь, мальчик?

И этот туда же, раздраженно подумал Уильям, поднимаясь на ноги и пытаясь удержать равновесие. Ладно еще мессир Ричард его так называл, но Льенару едва ли было больше тридцати, и из его уст это «мальчик» звучало гораздо обиднее.

— Не знаю, — бросил Уильям.

— Вот когда узнаешь, тогда и поговорим, — точно таким же тоном ответил Льенар.

— Да это же сарацины! — хмыкнул брат Генри, лениво прислонившись спиной к краю борта, а брат Джон согласно хохотнул. Льенар повернул голову и смерил весельчаков угрюмым взглядом.

— Думаете, они не люди? Я не знаю, что вам сказали в Англии, любезные братья, но там, — он махнул рукой в сторону востока, где смутно виднелись очертания каких-то незнакомых земель, — вас ждут точно такие же люди, как и те, что остались в Ля Рошели. Кто-то из них отважен и потому встретит вас с обнаженным клинком, а кто-то труслив и будет ползать у вас в ногах, умоляя пощадить. Но кому бы из них вы не снесли голову, это будет голова человека. Пусть у него смуглая или даже черная кожа, пусть он молится совсем не так, как вы, но он всё равно остается человеком. И кровь у него такая же, как и у вас. Вы идете сражаться не с демонами Преисподней, вы идете сражаться с живыми людьми.

Шутники притихли, но Уильяму показалось, что только для виду. Речь Льенара их совершенно не впечатлила. Тот и сам это видел, поэтому добавил:

— Я не жду, что вы поймете. Поначалу никто не понимает.

И, резко повернувшись, метко пнул Уильяма в колено. Тот отпрыгнул, налетев левым боком на борт корабля, и схватился за него рукой, чтобы устоять на ногах.

— Кто так прыгает? — возмутился Льенар. Жослен сдавленно засмеялся, но тут корабль взлетел на очередной гребень волны, ухнул носом вниз, и аквитанцу вновь стало не до смеха. Уильям тоже пошатнулся и смерил Льенара недовольным взглядом. Тому уже не удавалось сбить с ног даже брата Томаса, больше привыкшего к книгам, чем к мечу, так что Льенар перестал при каждом удачном выпаде кричать «Постоянная бдительность! На что вам глаза?», но хвалить их по-прежнему не желал. Не зря Жослен предупреждал, что даже будь они величайшими рыцарями христианского мира, любезный брат всё равно нашел бы у них дюжину недостатков. То, что Уильяму прежде не приходилось сражаться при такой сильной качке, Льенар оправданием не считал.

— Мне кажется, это как-то… не по-рыцарственному, — путано заметил Ариэль и тряхнул кудрявой головой.

— Действительно, — невозмутимо согласился Льенар, потирая свободной рукой правое запястье. Словно оно у него болело. — Рыцари так прыгать не должны.

— Да нет же! — засмеялся оруженосец, махнув рукой. — Это не поединок, а какая-то площадная драка. Разница только в том, что у вас в руках мечи, а не пара крестьянских вил.

Уильям в очередной раз отметил, что мальчик подозрительно легко общается с этим язвительным рыцарем, бывшим к тому же намного старше него. С другими тамплиерами Ариэль таким смелым не был. А Льенар любого другого за такие слова уже гонял бы по всей палубе, крича, что только последний глупец будет думать о рыцарской чести в бою с сарацинами. Любезный брат совершенно не походил на тех рыцарей, что вращались при английском дворе, слагали стихи и песни о красоте королевы Элеоноры и порой устраивали красивые, но мало опасные поединки, чтобы развлечь прекрасных дам. Шуты, думал Уильям каждый раз, когда слышал об очередной такой стычке с пафосными речами и нарочито медленными ударами. А ничего не понимающие в поединках девицы восторженно или испуганно охали, прижимали к груди руки и картинно падали в обморок на руки подружек или даже самих поединщиков, немедленно бросавших мечи и бежавших приводить красавицу в чувство.

— Площадная драка? — оскорбился Льенар, поворачиваясь к оруженосцу. Ариэль, казалось, с трудом сдерживал смех. — Да ты посмотри, какого он роста! — заявил рыцарь, указав на Уильяма мечом. Тот решил считать это похвалой. — Думаешь, сарацины такими не бывают? Еще как бывают! И что ты будешь делать, если встретишь такого, как он, на поле боя?

— Отбегу подальше и застрелю из арбалета, — честно ответил Ариэль. Льенар заинтересовано посмотрел на оруженосца и неожиданно потребовал:

— Дайте ему арбалет.

— Что, простите? — опешил Уильям. Только в мишень ему не хватало превратиться.

Льенар смерил его взглядом, продолжая потирать запястье, потом посмотрел на нахохлившегося на ветру и такого же растерянного Ариэля и согласился.

— Ты, пожалуй, прав, любезный брат. С твоим чувством равновесия это ничем хорошим не закончится. За арбалет мы возьмемся на твердой земле.

Уильяму неожиданно стало смешно, хотя следовало бы оскорбиться. Чувство равновесия у него было отличным. Когда палуба не ходила под ногами ходуном, словно живая.

— Подожди-ка, — не удовлетворился таким ответом Ариэль. — Ты что же, хочешь, чтобы я в него стрелял?

— Конечно, нет! — отозвался Льенар таким тоном, будто был оскорблен до глубины души. — Оставим сарацинам возможность самим наделать в брате Уильяме дыр. Ты будешь только делать вид, что стреляешь. Что, впрочем, не помешает нам убедиться в том, что твоя идея не слишком удачна.

Ариэль насупился, явно собравшись доказать Льенару обратное. Уильям всерьез понадеялся, что арбалет всё же не будет заряжен.

— Свободны, — разрешил Льенар и убрал меч в ножны. — Если, конечно, брат Эдвин не придумает вам еще какого-нибудь занятия.

Брат Эдвин, и сам страдавший морской болезнью, предпочитал проводить время в молитвах, боясь, что иначе он просто не доберется до Святой Земли. Льенар молчал, но, судя по выражению лица, с трудом удерживался от того, чтобы не начать подтрунивать над страдающим рыцарем. Уильяму даже начало казаться, что Льенар не слишком-то благочестив для храмовника. Мессы он отстаивал, как и положено, не пропуская ни одной, но в любое другое время религиозного рвения не поощрял и едва ли не высмеивал, если замечал подобное за другими братьями.