– Поздновато давать заднюю, Айз. Я уже обо всем договорился. Нас ждут. – Изображая бессилие перед судьбой, Феликс развел руками.

– Терпеть не могу, когда ты хитришь. И опять твои «расчет и недосказанность». Сколько мы говорили о том, чтобы ты не принимал подобные решения за меня? – Айзек цокнул и отвернулся к иллюминатору. – Принеси мне выпить что-нибудь. Не хочу ждать целый час до подачи ужина. – Вызывающе сложив руки на груди, он кивнул в сторону бортпроводников, все еще встречаюших нескончаемый поток пассажиров с дежурными улыбками.

– Айз, боюсь тебя огорчить – но алкоголя тут нет. Вообще.

– Что, серьезно?

– Абсолютно. Когда я спросил о твоих пожеланиях по рейсу, ты ответил: «Вылет вечером, и подешевле». Солнца за окном не видно, а значит, и выпивку мы тут вряд ли раздобудем.

– Ну ты даешь! – покачал головой Айзек. Его забавляли расчетливость и прагматизм Феликса. Друг намеренно забронировал сухой рейс, ибо не видел в пьянстве ни основы для креативности, ни особой романтики, которая бы скрасила творческие поиски. – «Пиши пьяным, редактируй трезвым»! Формула Хемингуэя!

– Формула, но не заклинание. Спирт на борту не появится, какие бы хлесткие фразочки ты в меня ни кидал.

Мобильник в куртке Айзека завибрировал – по старой традиции Карен собиралась пожелать друзьям спокойного полета.

– Да, снежинка? – отозвался писатель, взглядом попросив друга извинить его. Феликс понимающе сел вполоборота, словно такая позиция создавала вокруг Айзека незримую телефонную будку, откуда ни одно его слово не просочится наружу. – Да, действуем по стандартной схеме – я напишу тебе, как сядем… Порви всех на экзаменах, любимая. Ты лучшая. Что? Хочешь поговорить с Феликсом? – Друзья озадаченно переглянулись. Заместитель перехватил телефон из рук начальника.

– Вечер добрый, госпожа Изенштейн, я вас слушаю.

Феликс поднялся с места и, протискиваясь между входящими пассажирами, скрылся где-то возле дверей в салон. Айзек сразу принялся искать его глазами и даже слегка привстал для лучшего обзора. Предмет разговора невесты и лучшего друга был ему страшно любопытен. Они готовят писателю какой-то сюрприз? Но сиденье поманило его назад, в свои удобные объятия, глаза слипались, сон накатывался, забирая остатки энергии, и Айзек поддался, расслабленно откинувшись на спинку кресла. Готовый немедленно отправиться в путешествие по лабиринтам подсознания, он заранее пристегнул ремень, чтобы бортпроводники не тревожили его во время взлета, и блаженно закрыл глаза. Однако вместо проводника писателя разбудил плечистый парень, занявший место Феликса. Айзек спустил бы ему это с рук и даже порадовался бы возможности напакостить другу, но понимал, что неминуемая возня, которую тот устроит, когда вернется, вновь вырвет его из мира грез. Пришлось вмешаться.

– Простите, здесь занято, – подал он голос, выдавив из себя сонную улыбку. Доброжелательность являлась одним из первейших правил, по которым жили родители Айзека – и воспитали его самого.

Он вырос в семье психиатра и театрального критика. Сама по себе столь необычная комбинация профессий блекла на фоне разнящихся подходов родителей к воспитанию сына. Мать, расцветающая в лучах светского общества, яркая, болтливая, остроумная, всегда моложе своего возраста, превращалась дома в суровую амазонку, строившую мужчин по свистку. Благодаря ее влиянию, харизме и неподражаемой болтливости Айзек и сам нравился всем вокруг. Мать заронила в него зерно юмора, постепенно вымахавшее в целую оранжерею сарказма. Она была для Айзека мостом между теплым кругом семьи и безграничным, по ее словам, жестоким внешним миром. Вплоть до недавнего времени, когда Айзек сообщил родителям о помолвке, мать старалась держать единственного сына в ежовых рукавицах, чтобы вылепить из него того идеального человека, каким она сама когда-то хотела стать. Пока Айз не заработал миллионы на первой же книге, творчество сына виделось ей лишь игрой в натуру высоких потребностей и несбыточных идеалов, бессмысленной погоней за глупой и, ко всему, малоприбыльной мечтой. Отец же, наоборот, всячески поощрял тягу Айза к сочинительству. В отличие от матери он никогда не отказывал сыну в поддержке. Безусловное принятие отца стало оплотом веры Айзека в доброту, искренность, неповторимость человеческой души. Он дал ему то, что никогда не смогла бы дать его мама, – понимание своей уникальности и право ее сохранять, умение оставаться самим собой, несмотря ни на что. Наставления матери требовали от Айзека улыбаться, а уроки отца напоминали: «Ты можешь не делать этого, если не хочешь». Стратегия мамы сейчас явно провалилась, так как незнакомец, усевшийся на место Феликса, удостоил писателя лишь гримасы недоумения и злости.

– Здесь два места свободны, разве не так? – ответил он, незамедлительно переходя в атаку.

Айзек увидел, что за парнем сидела девушка. По всей видимости, места парочке достались в разных частях самолета, и они решили воссоединиться с помощью силы и наглости. Возможно, им больше помогла бы вежливость, но последняя явно отсутствовала в коммуникативном арсенале крепкого парня, решившего запугать Айзека грозным взглядом и острым словцом. Писатель не смог сдержать смешка, вырвавшегося из груди, словно короткий выхлоп – из турбины самолета.

– Искренне не понимаю, на что ты надеешься, дружок. Первый раз летишь? Давай-ка я расскажу тебе кое-что полезное: места в салоне зафиксированы за каждым пассажиром в соответствии с посадочным талоном. Здесь сидит мой друг. У него в талоне напечатаны циферка и буковка, обозначающие именно это конкретное место. Он тебя с полным правом прогонит, когда вернется.

– Мил, ну не упирайся, пойдем. – Девушка потянула спутника за мускулистую татуированную руку, но тот вбил себе в голову, что Айзек пытается их надуть и не хочет отдавать никому свободное место, желая заполучить лишнее пространство для своих длинных, как у цапли, ног.

Айзек нацарапал ментальную запись: «Мил – необычное имя… Надо бы использовать для какого-нибудь злодея».

– Слушай, я уверен, что здесь никто не сидит. Зачем ты ездишь нам по ушам? – недовольно продолжал парень, явно не привыкший маскировать свои претензии под внешней вежливостью. Не повышая голоса и не привлекая внимания любителей поглазеть на публичные скандалы, он собирался высказать заспанному зануде все, что, по его мнению, истинный мерзавец должен знать о себе. Айзеку импонировала такая неприкрытая прямолинейность. К тому же волнующая сценка могла дать ему те самые фантазерские приправы, которые он так отчаянно пытался раздобыть.

– Ты такой смешной, ну правда же, – растянул рот в улыбке писатель, намеренно раздражая парня еще больше.

– Это у тебя сказки смешные, Андерсон, – отрезал парень, от чего Айзек чуть не лопнул от смеха, ведь он был твердо уверен, что Мил не признал в нем знаменитого писателя. – Самолет уже тронулся, мы скоро взлетим, а твоего друга все нет. Признайся, ты просто зажал свободное местечко для себя!

Айзек живо перевел взгляд в иллюминатор и убедился в правдивости услышанного. Выходит, парочка приземлилась на соседние места в тот момент, когда самолет начал движение. Он снова посмотрел в сторону зоны бортпроводников, в которой, словно в Бермудском треугольнике, бесследно пропал его друг. Видимо, Феликс решил сесть где-то спереди, на свободном месте, дабы избежать вычурных тирад о вратах Трисмегиста. Но Феликс вернется. Он точно вернется.

– Я тебя понял, – кивнул Айзек. Внезапно он потерял азарт и молча вынул из кармана два билета, которые поднял на уровень глаз парня. Выругавшись себе под нос на незнакомом Айзеку языке, Мил поднялся, взял спутницу за руку и побрел прочь.

Вскоре после взлета писатель снова провалился в сон и лишь на мгновение вынырнул из него, когда самолет тряхнуло в воздушной яме. Сквозь дремотную пелену Айзек разглядел человека в костюме на соседнем кресле. Водя пальцем по экрану планшета, заместитель копался в каких-то текстовых документах. В одном Айзек был уверен всегда – Феликс ни за что не оставит его одного.