Обратного пути нет.

– Приехали, – откуда-то издалека донесся голос, скрипучий, словно старая дверь на ржавых петлях. Совсем не тот голос, который Айзек привык слышать по утрам. Несмотря на грубость, так и сквозившую в каждой ноте унылого баритона, таксист проявил терпеливую учтивость и не подгонял пассажира в его неспешном возвращении в реальность. Еще несколько секунд писатель не отпускал ласковое сновидение из своих объятий.

Уважительное отношение, выказанное спящему, тронуло Айзека до глубины души. Признательность пробежала по струнам фантазерского сердца, но гармоничная вибрация благодарности в один момент погасла, стоило лишь вспомнить о включенном таксометре. Благочестие и добродетель, которыми Айзек наградил водителя, безвозвратно рассеялись, и писатель увидел перед собой обычного засранца, желавшего обобрать алкоголика в минуту сонливой беспомощности.

– Куда вы меня привезли? – с трудом выговорил Айзек. Он прикладывал заметные усилия, чтобы окончательно проснуться, и любые телодвижения давались ему нелегко. Пассажир лениво снял солнцезащитные очки, не служившие по своему прямому назначению в тот пасмурный дождливый день, и потер красные глаза. Мир в его истинных красках оказался невыносимым, и Айзек незамедлительно вернул «Рэй-Бэны» обратно на переносицу.

Снисходительная усмешка сверкнула в зеркале заднего вида.

– Желаете поменять конечную точку маршрута? – нарочито деликатно протарахтел водитель. Казалось, сажи в легких таксиста содержалось куда больше, чем в двигателе его дряхлого автомобиля.

– Ты меня слышал. Где я, черт возьми? – повторил Айзек, схватившись за голову.

– Книжный Уэллса.

Едкая дымка спиртного, застилавшая ранее легкодоступные участки памяти, безропотно расступилась перед магическим голосом прошлого, и Айзек вспомнил, какое дело ожидало его этим неприветливым серым утром. «Точно, книжный магазин Герберта Уэллса!» – празднуя маленькую победу над алкогольной интоксикацией, писатель мысленно воскликнул.

– Сколько я вам должен? – готовясь выйти, Айзек неловко пытался расправить мятую одежду, от которой несло дикой смесью самых мерзких ароматов запойной ночи – алкоголя, сигарет, пота и самоуничижения.

– Сто, – кинул водитель в ответ уверенно и бесстрастно. Пока Айзек похрапывал на заднем сиденье, он провел беглую оценку возможностей пассажира: шмотки аккуратного покроя, солидные часы на запястье, в руке бутылка виски, которую не стыдно выставить перед гостями из высшего света. Можно легко предугадать, что этот богатенький щегол и больше сотни фунтов выложит, лишь бы избежать утомительных препираний и побыстрее выбраться из вонючего салона на свежий майский воздух Лондона. Но таксист был нежадный, сотки вполне хватит.

– Капитан, память меня, может… и подводит, но мы же не из Ньюкасла сюда добирались? В этом я уверен куда больше, чем в том, что не заблюю напоследок роскошные сиденья твоей буржуазной кареты. Бери пятьдесят, и мы в расчете, – едва связывая одно слово с другим и сглатывая подкатывающую к горлу рвоту, выдавил из себя Айзек.

Водитель несогласно скривился.

– А как же пес? За него полагается доплата!

– Пес? О чем это ты? – писатель поскреб двухнедельную щетину, а затем опомнился и зашарил по карманам в поисках бумажника. Бежевый терьер Вилли с умудренной морщинистой физиономией послушно сидел на коврике между ног хозяина и смотрел на него глазами, выражавшими только смиренную усталость. Кажется, он прекрасно понимал, что попадет домой еще нескоро.

Айзек шлепнул купюру на подлокотник слева от водительского сиденья, взял пса подмышку и, прихватив недопитую бутылку виски, выбрался наружу. Водитель продолжал высказывать свои претензии ему вслед, но писатель в ответ рекомендовал адресовать любые жалобы в клиентский сервис. Пускай там разбираются, кто из них прав. Поражение разозлило водителя. В очередной раз он удостоверился, что въевшаяся в характер скупость порой не отступает даже перед болезненным состоянием ума и тела.

В борьбе с мстительным похмельем Айз пользовался любыми средствами, подвернувшимися под руку. Стоя у края дороги, он подставил лицо под капли бесплатного природного душа. Холодные струи дождя приводили его в чувство, как нельзя лучше. Вилли же, отнюдь не страдавший от похмелья, вдруг начал протестующе дергаться. Ему хотелось поскорее оказаться там, где тепло и сухо. Увидев, что по наморщенной недовольной морде пса стекают целые ручьи, Айзек опустил страдальца на землю и, покрепче сжав поводок в кулаке, зашагал ко входу в книжный магазин.

Под козырьком, нависавшим над дверями, ютились искатели убежища от небесной напасти, те, кто забыли прихватить из дома зонт и, в отличие от Айза, не желали устраивать себе внеплановые водные процедуры. Столпившись у входа в магазин, они мешали прочим пройти внутрь. Посетителям книжного то и дело приходилось протискиваться между ними, никуда не спешившими в воскресное утро. Айзек присоединился к толпе, посадив Вилли между своих ботинок для экономии свободного пространства, которого под козырьком оставалось куда меньше, чем в супермаркете перед Рождеством. Собрав воедино остатки пунктуальности, он вскинул руку к глазам, обнажив подаренные ему когда-то дорогие часы. Писатель опаздывал на пятнадцать минут, но счел, что никакие общественные сходки, будь то музыкальные концерты или встречи с читателями, не принято начинать вовремя. Пара минут имелась в запасе. Можно и покурить.

– Кажется, это Айзек Бладборн! – зашептал кто-то из толпы.

«Надо же, меня начинают узнавать не только по фамилии», – отметил про себя писатель. Тщеславие пришлось бы ему к лицу, а звездный плащ честолюбия сидел бы на его плечах как влитой. Айзек обладал всеми предпосылками медийной популярности: привлекательная внешность, мужское очарование, актерская фактурность, острый язык и незатейливое чувство юмора, всегда дарившее улыбку широкой публике. Несмотря на врожденный талант нравиться людям, писатель выбрал себе роль безликой знаменитости. Он получал необычайное и редкое по своей сути удовольствие от того, что мог быть двумя людьми одновременно: и обладателем узнаваемого пестрого псевдонима, и безвестным простолюдином, не шарахающимся от камер папарацци. Раньше, два года назад, Айзека бы определенно насторожила столь ярко выраженная представленность его лица в средствах массовой информации, но сейчас в мире осталось слишком мало вещей, способных поколебать его равновесие.

Не докурив сигарету и до середины, Айзек выкинул ее в урну вместе с бутылкой и протиснулся между телами, которые, словно танковые ежи, мешали проходу в здание. Сразу за дверями, в основном холле, перед ним предстал высокий стенд, с которого на входящих смотрела лучезарная улыбка писателя. «Соприкосновение с историей… Айзек Бладборн… Встреча с читателями».

– Соприкосновение с историей, – ухмыльнулся Айз. – Ошибка, которая станет правдой.

Разглядывая свою огромную фотографию через солнцезащитные очки, он не мог избавиться от самоиронии, нахально взявшей верх над самолюбием. С неведомым ему прежде чувством писатель поддался внезапному порыву вандализма. Инструментом тридцатипятилетнему бунтарю послужил черный маркер, который Айзек ухватил с прилавка с канцелярией. Он никогда не мог похвастаться изобразительными навыками, и романтическую перспективу избрать рисование делом всей своей жизни он, как и полагается фантазеру с дефицитом чего-либо в реальности, оставлял для параллельной вселенной, в которой он одновременно был и художником, и голливудским режиссером, и простым барменом, сношающимся со всем, что движется, и провозглашающим секс единственной добродетелью, ради которой стоит жить. Любые задачи, хоть как-то связанные с рисованием, писатель делегировал Карен. Та была не просто достаточно компетентна в перенесении картинок из головы на полотно. Все, кому удавалось хоть раз взглянуть на ее работы, называли Карен несомненным дарованием. Айзу стало любопытно, что бы она подумала о том, как он поправил собственную фотографию пятилетней давности. Сам же Айзек не мог назвать свое творчество революционным. Он прибег к самым наиклассическим приемам по уродованию портретов: парочка длинных черных клыков, нелепые закрученные штопором усы, бутылка в руке и, словно в комиксах, облачко у рта, буквы в котором складываются в незамысловатый вопрос: «Есть чо бухнуть?».