– Что вы наделали?! – всполошился молодой консультант, застукавший Айзека за нанесением финальных штрихов хулиганского творения. – Мистер Бладборн должен подойти с секунды на секунду, а вы…

– А я просто сделал его фотографию узнаваемой. Скажите спасибо! Кто ж поймет, что это действительно Айзек Бладборн, раз у него в руках нет бутылки? – с задором отозвался писатель, ошарашив консультанта, который не знал, как ему реагировать на подобное. Айз снял очки, чем окончательно добил парня. – Человек волен делать со своей фотографией все, что ему вздумается. Особенно если он не считает ее удачной.

– Мистер Бладборн! Почему же вы опаздываете?! Стольких людей заставляете себя ждать! – тут же выпалил находчивый консультант, оперативно направивший свое вскипевшее недовольство по другому руслу. – Следуйте за мной, я провожу вас в лекторий!

Айзек не успел вставить и слова, как молодой человек, словно ошпаренный, рванул с места и скрылся где-то за стеллажами. Его возвращения долго ждать не пришлось, ведь тот быстро заметил, что беда-писатель отстал. Недовольство все явственнее разливалось по лицу парнишки, то и дело превращая его рабочую улыбку в кислую гримасу каждый раз, как Айз, словно непослушная скотина, раздражающая пастуха своими упрямством и тупостью, задерживался на пути к заветному собранию почитателей его творчества.

Консультант привел писателя в просторный зал, вмещавший порядка двухсот человек, и так же стремительно умчался куда-то по своим делам. Пространство лектория оказалось под завязку забито людьми, жаждавшими задать мистеру Бладборну вопросы о, несомненно, главной книге в его творчестве. Множество горящих взглядов устремилось на вошедшего писателя. Далеко не все из присутствующих знали, как он выглядит, и потому Айзек услышал шепот, волной побежавший по рядам.

– Здесь ведь Бладборн будет? – с налетом наглости спросил он у людей, столпившихся у самого входа.

– Да-да… – в замешательстве отозвались те, отчаянно пытаясь понять, действительно ли перед ними именно тот человек, ради которого они пораньше проснулись в выходной день.

– Почему же он опаздывает?! Столько людей заставляет ждать! Нахал! – шутливо произнес Айз, чем и раскрыл себя перед аудиторией. Те, кто уловил самоиронию, тут же весело засмеялись, и под этот дружелюбный естественный смех писатель, словно под лейтмотив своего творческого странствия, зашагал по узкой дорожке, разделившей зрительские места на две ровные половины.

Вспыхнувшие следом оглушительные аплодисменты сопроводили его до сцены. Вместе с Вилли, семенившим рядом, Айзек медленно шагал по тропе между рядами читателей, чью тягу к фантазированию он затронул, раскачал и привел в движение своим последним произведением. Вглядываясь в их лица, он пытался почувствовать что-то окрыляющее, что-то тешащее самомнение, что-то достойное восхищения и радости, однако ни одна эмоция, кроме нарастающего, почти парализующего стыда, не звучала в его черствеющем сердце. Пришло время рассказать правду. Обратного пути нет.

Сцена, возвышающаяся впереди, показалась Айзеку совершенно лишним предметом в лектории, поскольку с высоты собственных двух метров рослый писатель и так не раз смотрел на окружающих будто с пика телебашни. Поднявшись же, он ощутил себя могучим Гулливером среди лилипутов – и вновь в свойственной ему манере пошутил:

– Знаете, чего здесь не хватает?

– Воды? – отозвался женский голос откуда-то из центра зала. Традиционный набор для публичного выступления включал как минимум одну бутылку с водой. На сцене же не оказалось даже пустого стакана.

– Дневной лимит воды я на сегодня исчерпал, – писатель показал на свою промокшую одежду и волосы, с которых все еще стекали струйки недавнего дождя. – Мыслите выше! Здесь не хватает стремянки. Судя по сцене, организаторы хотели, чтобы я затылком в потолок уперся, но чуток просчитались.

Ответный смешок вновь прокатился по рядам.

– Пожалуй, не буду потворствовать им в этой странной идее. – Айз прихватил со сцены высокий круглый стул и спустился с ним вниз. Писатель расположился в узком проходе возле первого ряда. Так он чувствовал себя ближе к читателям и мог без зазрения совести называть мероприятие встречей, а не выступлением.

Публика приняла необычную инициативу с восторгом и радостно зашевелилась, когда Айзек оказался лицом к лицу с читателями. Он крайне редко соглашался на подобные мероприятия, всегда зевал на пресс-конференциях, вечно увиливал от телевизионных интервью и всячески отгораживался от любых возможностей сделать свое лицо более узнаваемым. В те необыкновенные, полные сюрпризов времена, когда Айзек писал трилогию-антиутопию, он считал непозволительным не отвечать на письма и вопросы читателей. Порой даже устраивал закрытые, без журналистов, вечера, посвященные обсуждению его книг только с истинными поклонниками серии. Однако последняя, четвертая книга Айзека вызвала куда больше вопросов, чем сама трилогия, прославившая псевдоним Бладборна на весь мир. Новое творение, отходящее от продуманного, концептуального, слаженного и, что всего важнее для издательств, монетизированного мира, явилось мощным тектоническим движением под толщей океана читающего общества и породило гигантское цунами самых противоречивых мнений, несуразных догадок, домыслов, слухов, нелепых теорий и редких попаданий в истину, по-партизански скрывающуюся в строках произведения.

Айзек не ведал робости в делах, требовавших от него первого слова. Ему не составляло труда произнести пламенную речь перед внушительным собранием где угодно: на официальных галстучных праздниках, на стерильных деловых съездах, на свадьбах едва знакомых людей, на конференциях, в темах которых он не разбирался, на художественных выставках, где он также ничего не понимал. Легкость эта происходила от равнодушия. Писателя не волновал эффект самого выступления, он всего лишь наслаждался процессом и звуком своего голоса, усиленного мощными динамиками. Сейчас же случай был совершенно иного уровня. Он нервничал, как перед судом, обвинявшем его в уголовном преступлении. Эти люди, его любимые читатели, произносящие имя Айзека Бладборна чаще, чем его близкие, обвинят оратора, когда все закончится. Другого финала нельзя ожидать. Улыбки сменятся отвращением. Аплодисменты – криками осуждения. Результат известен наперед, и Айзека он волновал как никогда ранее. Что же сказать? Как начать? Вступительная речь не подготовлена, а генератор спонтанных решений словно забыли подключить. В голове гудит штормовой ветер – и ни одной меткой фразы.

– Воскресенье – отличный день для того, чтобы поваляться дома. Не знаю, как вас, а меня только что терзал неудержимый соблазн развернуться перед входом и поехать обратно домой. Возможно, вам страшновато задавать вопросы в присутствии такого количества людей. Уверяю, мне страшно не меньше вашего, ведь я должен на них отвечать. Прошу вас, дайте мне фору. Начните первыми, не смущайтесь.

С десяток рук в первом ряду, будто по сигнальному выстрелу, тут же взметнулись вверх.

– Мистер Бладборн, ваши предыдущие произведения имели отличительный сеттинг антиутопического мира и вуалировали критику современного общества под сложными метафорами, которые не каждому читателю пришлись по вкусу. «Илларион» несет в себе не меньше символизма, чем «Диалектика свободы»? Если нет, то стоит ли читателям искать там скрытый смысл?

– Мистер Бладборн, некоторые герои книги носят вымышленные имена и фамилии. Но многочисленные журналистские расследования показали, что даже эти персонажи реальны, их прямые прототипы уже найдены. Зачем нужно было менять имена? Вы не получили одобрения на использование реальных личностей?

– Мистер Бладборн, ходят слухи, что вы отказали кинокомпаниям в экранизации «Иллариона». Тем самым кинокомпаниям, которые уже принесли вам многомиллионную прибыль от «Диалектики свободы». Учитывая успех трилогии на широком экране, не считаете ли вы отказ от съемок вашего последнего творения опрометчивым решением? Просим вас прокомментировать это решение.