– Вчера я снова попробовала приступить к написанию книги, учтя твои последние комментарии и рекомендации, – промолвила Сибилла, заставив Айзека мгновенно развернуться к ней.

– Каковы успехи?

– Я хочу, чтобы ты взглянул и определил сам.

– Конечно! В чем вопрос?! – воодушевленно отозвался писатель.

Хозяйка уверенно поднялась с лежака и скрылась в зале. Ждать ее возвращения долго не пришлось, она вернулась с распечатанной стопкой бумаги в руках и вручила ее мастеру писательского дела. Название большими буквами было напечатано в самом верху первой страницы, и вид его покрыл кожу Айзека трусливыми мурашками, предвестниками животного страха и будоражащего восхищения. «Клетка из костей». Поразительно, каким интригующим преддверием книги может служить ее название. Писатель сразу проникся чувством, что сам текст впечатлит его не меньше.

Десять печатных страниц погрузили Айзека в транс. Он ни на мгновение не мог оторваться от чернильного воплощения Сибиллы, обретшей глубокомысленное и невероятное перевоплощение в буквенных символах. Потрясающие конструкции из слов, меткие, проницательные и мудрые фразы, из одной строки в другую перетекали искренние чувства и переживания, жизнь творца явственно проглядывала там, за гранью вырисованных принтером черных символов на белой дышащей бумаге.

Айзек аккуратно шел по дорожке истории, боясь не доглядеть скрытый смысл и пропустить нечто важное. Начиналось все с бытийных подробных рассуждений о том, что такое смерть и какова природа преклонения перед ней. Почему нам так сложно принять факт конечности сущего и почему человечество находит спасение в религии. Почему за тысячелетия нашего пребывания в мире с непреступными законами бытия мы никак не можем свыкнуться и смириться с незыблемыми принципами расцвета и увядания. Смерть для нас – боль, страдание, источник угнетающего и обессиливающего страха. Мы непрестанно пытаемся превозмочь смерть, подчинить ее своей воле, контролировать и задать ей собственное течение. Самые блестящие умы преуспевают в этом начинании – прорывы в науке обогатили медицину теми средствами, которые позволяют нам жить дольше, излечиваться от ранее неизлечимых болезней, а приверженцы трансгуманизма корпят над идеей бессмертия сознания и перемещения его на электронные носители. Как бы то ни было, все это только начинания, ведь до сих пор смерть выходит победителем из любой борьбы и в конечном итоге сражает любую форму жизни. Можем ли мы представить себе, что есть способ одержать победу над смертью? Каким бы был этот способ и чего бы он стоил? Плавный переход от философствования ведет к Сибилле, к ее будням в Мемория Мундо и знакомству с протагонистом книги – «Меня зовут Илларион, и я победил смерть». Предложение парализовало Айзека. Гадкая смесь удивления, страха и недоумения затормозила чтение, и писатель несколько раз пробежал глазами по одним и тем же словам, проверяя, правильно ли понял их. Такую реакцию сложно было скрыть, и она отчетливо отразилась на его лице.

«Стоп, кто ведет повествование?» – сперва Айзеку виделся очевидным ответ на этот вопрос, поскольку именно будни Сибиллы, размеренные, но обогащенные серьезными рассуждениями, описывалась в истории. В этом не было никаких сомнений – знакомый испанский город у океана, п-образный дом с бассейном во внутреннем дворе, умерший два года назад муж и потерянное прошлое, сквозящее в стиле самолюбие… Откуда взялся Илларион – имя, которым, ко всему прочему, Айзек наделил антагониста из собственной книги? Писатель вновь сосредоточенно уставился в текст. Его глаза, разгадывавшие странную и цепляющую головоломку, метались по завершающей странице, и на самых последних словах Айзек почувствовал себя бешено мчащимся локомотивом, на всех парах срывающимся в обрыв с обрезанных рельс – книга заканчивалась на месте, интриговавшем и пугавшем, оставлявшим неспокойный холодок внутри, но и зажигавшим маленькую искорку надежды, побуждавшую двигаться вперед и желать продолжения. Сила и мощь писательского перевоплощения Сибиллы сжали сердце первого читателя в кулаке, дышать было тяжело, мысли путались и спотыкались друг о друга, а чувства вот-вот выплеснутся наружу гейзерным взрывом. Концовка покорила Айзека и превзошла все его ожидания, отобрала у него дар речи и оставила в благоговейном молчании.

Пока еще немного было сказано об Илларионе, кто он, откуда пришел и зачем, но одно было описано предельно четко и не нуждалось в толковании или комментариях автора – Илларион, человек, обладающий секретом бессмертия, живет в теле Сибиллы, а саму Сибиллу, ее хрупкую душу, держит запертой в клетке подсознания. Очевидно, с самого начала книги читателя должна манить интрига Иллариона, щекотать любопытство и навязывать вопросы о существовании этого изыскателя на поприще человеческой души – как он добился переселения в иную физическую оболочку, каково ему, мужчине, приходится в шкуре женщины. Айзека же одолевали вопросы совсем не очевидного рода.

– Ты наконец скажешь, как тебе? Все очень ужасно? – Сибилла вывела Айзека из безмолвного ступора. Тогда он заметил, что бокал, скромно стоящий у шезлонга, полон вина, и понял, что за время чтения ни разу не прикоснулся к нему. Отличный момент, чтобы уважить обделенный вниманием сосуд и выиграть время, дабы надкусить месиво из чувств и мыслей и начать методично его пережевывать.

Писатель перевел взгляд со страниц на Сибиллу, выжидающе следившую за всеми изменениями на его напряженном лице. Он медленно опустошал бокал в надежде, что успеет хоть что-то вымучить из своего генератора идей, громко тарахтевшего в голове и тем самым сообщавшим о временной неисправности.

– Как ты придумала все это? – выдавил наконец Айзек.

– Признаться, моей заслуги в написанном не так много. По большей части надо благодарить окружающую среду, предоставившую высокопробное сырье. Не могу пройти мимо того факта, что именно ты отдал мне в распоряжение львиную долю материала.

– Какого материала, например?

– Твое сновидение, твое определение фантазии как компенсаторного механизма, твое внимание к деду, у которого весь подвал исписан загадочным именем Илларион, твоя методика написания книги, когда в центр сюжета ставишь себя.

– Я не говорил о столь буквальном перенесении себя в центр книги…

– Думаю, эта игра с настоящим и вымышленным может оказаться основным преимуществом.

– Погоди, а по поводу того, что в тебе… – неуверенно проговорил Айзек, подбирая нейтральные формулировки. – Что… в книге персонаж, который изображает тебя, носит в себе какого-то Иллариона. Как ты пришла к этой идее?

– Я мечтаю о бессмертии, скрывать тут нечего. К этой прозаичной детали примешиваются часто адресуемые мне недовольства относительно того, насколько сильно я изменилась с момента гибели Гаспара. Чаще, чем соболезнования, я слышу только то, как трудно меня узнать после трагедии.

«Да, это вполне логично, – мысли писателя суматошно метались, и вырвать их из этого броуновского движения было непросто. – Вполне логично, что безумные обвинения Джейн стали опорной точкой фантазии об Илларионе, – очередной рациональный ответ, в который интуиция Айзека отказывалась поверить. – Здесь есть что-то еще…» – под тонким слоем понятных и объяснимых фактов лежало нечто еще незримое, но ожидающее открытия.

– Это блестяще, Сиби, – серьезно сказал он, заглядывая в ее холодные пронзительные глаза. – У твоей книги есть все шансы на то, чтобы стать настоящим шедевром, если ты продолжишь писать в том же духе. Есть, конечно, моменты, над которыми тебе стоит поработать. Они прямо бьют в глаза, например…

Раскаленный панцирь цинизма, от которого рикошетом отскакивали идеи и мысли, защищал нарциссическое царство Сибиллы от посягательств на его суверенность. На мгновение защита ослабла, критика ступила за стены бастиона и вошла во внутренний двор, где убеждения и взгляды девушки сновали по улочкам сознания в собственном темпе. Однако же перед замечаниями Айзека они покорно расступились и уважительно освободили дорогу к сердцевине мировоззрения Сибиллы, библиотеке накопленных знаний и опыта, чтобы впустить в них человека, помогающего владычице обрести заветное бессмертие. Сибилла жадно проглатывала каждое оброненное Айзеком слово, его наставления укрепляли решимость в начинании, краеугольным камнем уложенного в основание всеохватывающего чувства благополучия и успеха. Тот солнечный испанский день, потрясающий обед с двумя бокалами вина и мучительное ожидание, в котором Сибилла, подобно школьнице, поглядывала на Айзека как на учителя, проверяющего домашнюю работу прямо у нее на глазах, перевернули новую страницу в жизни ведьмы и броским, претенциозным почерком вывели лаконичный, но гениальный эпиграф новой главы.