«Я пришел по той же причине, что и ты», - говорю я. «Чтобы узнать о моей матери».

  Иногда в его голосе совсем нет щелчка, и он расслабляется, и его речь идет легко.

  «Сегодня мы пошли на море. Куда мы раньше ходили по четыре недели летом. Там, у моря, всегда было красиво, даже когда в Кенигсберге было серо. Как сейчас, как было сегодня. Сегодня здесь серо, но у моря светило солнце. Вы можете сделать это, взять такси и поехать к морю. Я могу дать вам номер моего водителя, если хотите, он даст вам ставку на день, иметь водителя здесь не так уж и дорого. Я показал жене, как находить маленькие кусочки янтаря. Вы можете найти их там, если посмотрите на песок, такие крохотные кусочки янтаря ». И он достает из кармана чистый белый носовой платок, и внутри него сложены пятнышки желтого янтаря.

  «Моя мама рассказала мне про янтарь».

  - Что еще она вам сказала?

  - Боюсь, очень мало. Почти ничего. Вот почему я подумал, что приду ».

  «Я помню бомбежку. В августе Британские Королевские ВВС. Сирены. Бункер. Собор разрушен, здания на острове, университет, в котором преподавал Иммануил Кант. Я помню красное сияние в небе. Мой отец и брат собираются посмотреть. Ваша мать, должно быть, была здесь во время бомбежки.

  «Я так себе представляю».

  «Как она ушла? Вы знаете, когда?

  «Не знаю, как она выбралась. Возможно, она пришла даже позже, я не уверен ».

  А как она разбомбила? Когда она ушла? Кем она была? Я не могу сказать. Я ничего не знаю.

  Я знаю место в Челтенхэме, где мы с мамой гуляли по дороге к торговцу рыбой. Долгое время там был разбомбленный дом, который так и остался, всего один дом, как зуб, потерянный от улица. В те дни были такие места, даже в Челтенхэме или Глостере, где во время войны в результате воздушного налета упала бомба, и никто не смог их восстановить. Они были кусочками истории перед вашими глазами на улице. Иногда перед площадкой были щиты, так что вы могли видеть, только если поднялись и заглянули в щели. Часто это был просто забор из проволоки. На развалинах густо росли растения с красивыми названиями, буддлеи и ивняки. Летом, когда вышли будлеи, они собирали массу бабочек, которых вы не ожидали увидеть в центре города, и иногда они летали высоко, колеблясь вверх, как лист, плывущий вниз, туда, где семя застряло в траве. трещина в стене и растение каким-то образом уцелело на один или два этажа выше.

  Этот особый дом полностью исчез, за ​​исключением единственной стены, которая стояла во всю высоту: три этажа исчезли, но вы могли видеть, где они были, видеть камин и обои в каждой комнате, один над другим. На первом этаже обои были ярко-зеленого цвета и были настолько мало повреждены, что можно было разглядеть их узор и квадраты, на которых висели картины. Вы можете представить себе семью, сидящую в комнате, кресла и огонь в каминной решетке. Раньше я думала о семье каждый раз, когда мы проходили мимо, а иногда рассказывала о ней маме. Добрались ли зеленые до убежища до того, как сбросили бомбу? Все ли они живы? Куда они уехали жить? Я представил, как они собираются спасти свои вещи, если хоть какие-то из их вещей уцелели, потом пробираются сквозь руины в облаке пыли.

  «Да, дорогая, - говорила она. «Я уверен, что они были в безопасности. Были и предупреждения, и сирены, и все такое ». Она точно сказала, что они были в убежище, когда упала бомба.

  Она сказала это легко, когда мы вошли в рыбный магазин, и она долго говорила с продавцом, и когда мы уходили, она, как всегда, жаловалась на плохое качество английской рыбы, которая никогда не бывает свежей, как она привыкла есть. Это.

  Ее ответ остался в моей голове, потому что он был таким легким, небрежным и неубедительным.

  Я спросил старого немца, куда делась его семья, когда они бежали.

  «У нас были кузены, - рассказывает он мне, - недалеко от Гамбурга. Я счастлив сказать, что не в Гамбурге, потому что Гамбург тоже был разрушен. Наши кузены были снаружи, но недалеко от Гамбурга. А потом мы переехали в город. Там были и другие люди, приехавшие, как и мы, из Восточной Пруссии ».

  - А что с остальными, если у них не было семьи, к которой можно было бы пойти?

  «Были программы, - сказал он. «Было жилищное бюро. Были сделаны договоренности. Их отправляли в лагеря, заставляли отказывать им в комнатах в домах. Хотя, конечно, были и те, кто не подходил. Были люди, которые не могли поселиться, бродили и не оставались. У врачей теперь есть название - состояние людей после войны. Были мужчины, которые приходили к двери даже спустя годы. Мы бы знали, кто они такие. Мы дадим им что-нибудь, и они пойдут своим путем ».

  Немцы настаивают, чтобы я пошел в архив, где они были в предыдущие годы. Говорят, для русского режиссер хорошая женщина. Если есть что знать, она это найдет. Когда он выходит, старик идет медленно, его жена взяла его за руку. Его жена хотела бы, чтобы он взял такси, но он настаивает, чтобы мы шли пешком, и это недалеко, хотя внезапно кажется, что мир далеко, когда мы выходим из суеты и движения Проспекта Мира на широкий проспект, который является первым местом, где я пришли в этот город, который является узнаваемо немецким.