– Это кто, интересно?

– Я, я сам моралью и правом займусь, только сконцентрируйся на комбинате!

Лерка удивлённо приподняла брови. Мамонтов, который славился тем, что сам никогда, ни при каких обстоятельствах не пишет ни строчки, готов закрыть грудью амбразуру под названием «Отдел морали и права»? Ну, чисто кино и немцы. И что ему этот комбинат так дался?

– Владимир Николаевич, а когда похороны?

– А ты не знаешь? Твоя подруга не сообщила, что ли, что завтра в одиннадцать?

– Как завтра? В выходной?

– Вообще-то, Лера, завтра понедельник, просто из-за праздников перенесли.

– И правда. Где прощание, в ритуальном зале?

– Да. Всё, Лера, я пошёл, меня дома жена ждёт, а я тут с тобой болтаю. До завтра. Послезавтра на работу выходи, из отпуска отзовём, ты, наверное, без денег совсем.

Он повернулся и как-то боком начал продвигаться к кассам.

– Владимир Николаевич, а Елисеев не приезжал в последнее время?

– А чего ему приезжать, он и сейчас здесь. Последние согласования идут, экологическая экспертиза. Всё, пока.

Лерка смотрела ему вслед, покачивая головой. Ой, темнит наш ответсек, ой, темнит. Мамонтов слыл человеком хитрым, закрытым, всё время проворачивал какие-то секретные дела, порой приносившие газете неплохую прибыль. Иной раз, подозревала Лерка, прибыль полностью оседала в его собственном кармане. Однако не пойман – не вор! Она шла домой, почти бежала, подгоняемая ветром, и в голове всё крутился этот странный разговор. «Ха, писать он будет про мораль и право. Ну, надо же, на работу выходи, из отпуска отзовём! И даже не спросил, надо ли это ей. Обычно за ним приходится дня два ходить, уговаривать на отзыв из отпуска, приводить всякие немыслимые аргументы, а тут нате Вам, приходите, уважаемая Валерия Евгеньевна, вот Вам, пожалуйста, целая зарплата. Да уж, всё как-то совсем интересно закручивается. И Елисеев здесь, как по заказу, пишите, Валерия Евгеньевна, на генеральную для региона тему!». Эту мысль Лерка додумать не успела, потому что пришла домой. Напившись минералки, легла спать и заснула как-то необычно быстро, спала глубоко и без снов.

Она проспала весь вечер, а потом и ночь, и, проснувшись рано утром, обнаружила, что выглянуло солнце, ледяной ветер утих, а с крыши закапала капель. Она смотрела на уходящую вверх улицу в блестящих на солнце ледяных наростах, на дощатую опалубку теплотрасс, которые горожане использовали вместо тротуаров, потому что тротуаров в городе отродясь не было, а если и были, то сколоченные из грубых длинных досок, так что видимой разницы между тротуарами и теплотрассами не было никакой. Лерка сварила кофе, отметила, что последствия позавчерашних возлияний почти улетучились. Она курила и задумчиво смотрела на пустую улицу. Сегодня Лёшкины похороны. Опять похороны… Идти не хотелось, ничто так не угнетало, как близость смерти, неподдельного человеческого горя и мыслей о непоправимости происходящего. Но идти придётся, Лерке потом ни за что не оправдаться перед коллегами за то, что она не пришла проводить Лёшу в последний путь, никакие отговорки вроде высокого давления здесь не пройдут.

Лерка оделась и вышла на улицу. Надо же! Как сегодня тепло, пахнет тающим снегом и чем-то ещё таким же, волнующе-весенним. В цветочном магазине встретила хмурую, невыспавшуюся Ленку, та покупала белые хризантемы.

– Ты жива, моя старушка?

– Ой, Валерон, как мы с тобой надрались, прям как тузики на помойке. Ужас, я вчера чуть не померла, пришлось за пивом идти. А ты-то как?

– Не спрашивай! Минералкой отпаивалась. Встретила в магазине Мамонтова. Что это с ним происходит? Суетливый какой-то, напуганный. Рассказывал мне, что официальная версия – молодёжная драка, что милиция всё уже выяснила. Представляешь, велел мне ни в какую милицию не ходить, писать про горно-обогатительный комбинат, а нормы по отделу морали и права, дескать, сам закрывать будет! Сам! Прикинь?

– Да ну его! Он в последнее время вообще чудит. Ко мне докопался, – «что это отдел промышленности мало оптимистичных материалов даёт? Мол, где стратегия прорыва, поступательное социально-экономическое развитие региона?» – передразнила Ленка начальство. – А какое тут развитие, если все предприятия почти стоят, и даже рыбозавод в коллапсе пребывает, как будто всю рыбу уже повылавливали и консервы вовсе не из чего делать?! А у них полная реконструкция намечается, новое оборудование ждут. И что, про это в каждом номере писать?

– Понятно…

Лерка купила четыре гвоздики, и они пошли к ритуальному залу, недавно отстроенному на задах больницы. Зал был огромный, провожающих в последний путь вмещал много, похороны в городе теперь были пышными.

На крыльце ритуального зала курили сотрудники редакции, словно не решаясь войти внутрь. Кто-то вытирал слёзы. Ирина Николаевна Касьянова, прижимая к глазам платочек, что-то тихонько выговаривала Мамонтову. Тот был бледен и молчалив. Увидев Лерку и Лену, сбежал по ступенькам, схватил Лерку за руку.

– Молодцы, что пришли, пойдёмте скорее, скоро начнётся.

Лерка хмыкнула – как будто они могли не прийти! В зале пахло церковными свечами и ладаном. Батюшка уже служил поминальную службу. Вокруг постамента с гробом стояли люди, держа в руках зажжённые свечи. Лерка увидела родителей Лёшки. Она видела их впервые, но узнала мгновенно, парень удивительным образом был похож на обоих – светлых, худощавых, не очень высоких. Мать в накинутом на голову чёрном прозрачном шарфе неотрывно смотрела на Лёшку, который лежал в гробу по самый подбородок укрытый покрывалом. Бледное, восковое его лицо почти терялось на фоне светлой ткани. Леркино сердце сжалось – он был такой маленький, худенький, тщедушный в этом гробу, такой беззащитный… У кого рука поднялась на этого мальчишку? Сорок восемь ножевых ранений! В голове не укладывается.

Отец Лёшки поднял голову и внимательно посмотрел на Лерку. Блондин с невзрачным, каким-то полустёртым лицом, видимо, такие лица высоко ценятся при приёме в Высшую школу ФСБ, или как там теперь это называется… Потеряться в толпе с таким лицом проще простого. Лерка отвела глаза, а отец Лёшки всё смотрел на неё, его взгляд, казалось, проникал внутрь её головы. Голова тут же отозвалась резкой болью. Лерка отступила за Мамонтова, и Лёшкин отец вновь опустил глаза.

Служба закончилась, все прощались с Лёшкой, опуская цветы в изножье гроба, проходили мимо. Лерка подошла ближе. «Лёшка, Лёшка, что же ты наделал!» Люди всё шли и шли – сотрудники редакции, какие-то парни и девчонки. Немало было и любопытствующих – такое событие в их полусонном, спокойном городе, зверское убийство! Лерка никогда не понимала такого – из любопытства пойти на похороны!

Она задумалась и вздрогнула от неожиданности, когда кто-то сзади подошёл к ней.

– Валерия Евгеньевна… Меня зовут Дмитрием Николаевичем, я отец Алёши.

– Я поняла, Дмитрий Николаевич.

– Валерия Евгеньевна, мне очень нужно с Вами поговорить.

– Сейчас? – спросила Лера.

– Нет, конечно, сейчас уже на кладбище поедем. Я позвоню Вам завтра на работу. Разговор очень серьёзный и важный, откладывать его нельзя.

– Хорошо, Дмитрий Николаевич. Во сколько ждать? У нас в десять планёрка, обычно она где-то на час растягивается, а потом я буду свободна.

– Буду в одиннадцать. Это действительно очень важно! – и, чуть помедлив, добавил – Будьте осторожны, Валерия Евгеньевна!

Он отошёл от Лерки и направился к жене. Лерка проводила его глазами. С другого конца зала за ними неотрывно и очень насторожённо следил Мамонтов. Он даже вытянул шею, словно пытался услышать, о чём говорили эти двое. Поймав взгляд Лерки, он отвернулся и потянул ворот сорочки, словно тот душил его.

Сотрудники ритуального зала уже поднимали гроб, чтобы нести его в катафалк. Мать Лёши беззвучно плакала, прикрывая лицо руками, ноги её подгибались, и она, отняв руку от лица, хваталась за мужа. Он повёл её к выходу из зала к катафалку. За ними потянулись провожающие.

– Поехали, Валерон! – позвала Свистунова.