Она подошла к стеллажу и снова посмотрела на свои бумаги. Хмыкнула, подровняв папки на полке. Понятно, что искали. Подтверждения, что и я в курсе? Попыталась разобраться в своих чувствах – нет, она пока ничего не чувствует.
В дверь позвонили. Ленка ввалилась красная от мороза, в замёрзших очках, какой-то смешной короткой шубе, замотанная шарфом. Чмокнув Лёрку в щёчку, сунула ей в руки пакет.
– Давай, Валерон, разбирай. – Сама же начала разматывать свой длиннющий шарф и освобождаться от ста одёжек.
Лерка на кухне достала из пакета две бутылки коньяка, закуску, быстро накрыла на стол.
Лена разлила коньяк и посмотрела на Лерку.
– Ну, давай, не чокаясь.
– Лена, рассказывай.
Та закусила, немного помолчала и начала.
– В общем, так. Нашли его в понедельник, за Домом культуры, возле мусорных контейнеров. Сейчас такой мороз стоит, а тогда резко потеплело, лужи кругом, а утром подморозило. Короче, достоверно выяснить, когда убили, трудно, как говорится, не представляется возможным. Он был сильно избит, а ещё… У него насчитали сорок восемь ножевых ранений. Сорок восемь! Да у нас тут сроду ничего такого не случалось. Так, молодняк на дискотеке помахается до крови, менты приедут, всех загребут, потом разбираются да выпускают. Сама же знаешь, все убийства исключительно на бытовой почве, по пьянке. Но чтобы так, целенаправленно, сорок восемь ударов! Это чума просто. Весь город на ушах стоит. Ты вот знаешь, кто его отец?
– Лен, ну откуда? Сколько он у нас работал – с полгода? Я вообще про него не знаю ничего!
– У него, Валерон, папа – зам. начальника территориального УФСБ. Прикинь!
– Мама дорогая! Я с ФСБ вообще дел никогда никаких не имела, по фамилиям их не знаю.
– То-то и оно. И я не знала, пока всё это не случилось. Фиг его знает – Ворохов и Ворохов, Вороховых на свете пруд пруди. Не все же они родственники. Тут такое началось! Ментов всех подопнули, они носом землю роют! Да что-то пока ничего не нарыли…
– И какая у них официальная версия?
– А не знаю я, какая у них там официальная версия – они мне про то забыть сказали. Тьфу ты, чёрт, сказать забыли. Это ты у нас с милицией работаешь, не я. Так что давай, после праздников пообщайся со своими дружбанами.
– Дружбанами? Скажешь тоже! Не такая уж у меня с ними и дружба. Сама знаешь, из них друзья… Налить?
– Наливай. Ладно. Но ты всё равно давай, с Мамонтовым согласуй и в милицию. Они тебе доверяют. – Она сделала паузу и выпила. – Они, по-моему, уже полгорода опросили, всех, кто на дискотеке был в воскресенье, всех их друзей и родственников, всех, кто обычно там трётся. Только, по-моему, никто ничего не видел и не слышал. Лёху – да, видели, был, с девчонками в баре сидел, выпивал или нет – не знаю. Танцевал – видели. И всё. Никакой больше информации у меня нет.
– А что он писал в последнее время?
– Анализировал нынешний отопительный сезон. ЖКХ, конечно, козлы, топят нынче кое-как, что-то у них там по осени с досрочным завозом не заладилось, солярки на котельных не хватает. Когда их, паразитов, уже на газ переведут… Но чтобы за нехватку солярки, художественно описанную в лучшей газете всех времён и народов «Север», выходящей тиражом в десять тысяч экземпляров, у нас убивали?! Журналистский цех шибко бы поредел. Фигня это всё, мы же не в Москве, и Лёха не раскрыл уголовное дело века про хищения в топливно-энергетическом комплексе на сто миллионов долларов! – как-то горько съехидничала Свистунова.
– Как знать, как знать…
– Ладно, Валерон… У тебя как?
Лерка рассказала о смерти мамы. Они поплакали, вытирая слёзы салфетками. Лена вспомнила, как несколько лет назад тоже хоронила мать. И тоже смотрела тогда на её друзей и коллег и спрашивала про себя – почему она? Почему именно она? Почему вы все живые, а её больше нет?
– Да, Лера, так всё это. Трудно примириться, когда уходит дорогой тебе человек. Мне недавно так сказали – когда умирают родители, это как на войне. Ты один в окопе, и твоя очередь следующая, тебе выходить под пули в штыковую. Страшно, страшно. И тоска такая, столько надо времени примириться с этой утратой. Всё время вспоминаю, как маму обидела когда-то, слово жестокое сказала. Что в переходном возрасте творила, ведь я её так обижала! И извиниться всё как-то времени не было, поговорить хорошенько. А потом – раз и всё, не перед кем извиняться. Вот и гложет это чувство вины годами. Всё мусолишь – неужели нельзя было промолчать или как-то иначе это выразить? Нет, лепила, что попало. И не исправить… – горестно вздохнула Ленка.
– Это правда. Я тоже всё думаю об этом, всё жизнь нашу по полочкам раскладываю. И приезжать надо было почаще, и письма писать, и звонить… Отец один остался там, правда, тётка с ним, сестра его, но это ведь совсем не то, хоть и родной человек. А как тут почаще будешь приезжать, из такой-то дали…
– Ну да… Моя-то хоть тут, при мне жила. А отца я совсем не знала. Мать всю жизнь отмалчивалась. Помнишь, я как-то в отпуске не на море поехала, а в Новосибирск поперлась? Типа, к тётке? Ну вот… А это я отца искала. Таки нашла! Подхожу к дому, звоню в дверь – Здрасьте, мол, я ваша дочь! И протягиваю открытый паспорт – Свистунова Елена Максимовна… год рождения… все дела. А он смотрит на меня и молчит. И дверь закрывает перед самым носом….
– А это точно твой отец был?
– Да точно-точно… Я и похожа на него. Вот так бывает. Потеря потерь… Ну, наливай что ли! – подруги выпили «в отбивку» темы.
– А в город своей юности как съездила? Погуляла от души? – Ленка блеснула глазами, – Статьи, Валерон, классные получились. Такие с энергетикой… Чего тебя так попёрло на тему обогащения фосфоритов? Это что, такой поэтически-лирический процесс? Производственная сага да и только. А сама-то – ой, не могу, не справлюсь, про фосфориты только в школе слыхала…
– Лена, не поверишь, я там, в этой самой фирме «Витлор» встретила любовь всей своей жизни! Ну, с которым пятнадцать лет не виделась…
– Это та твоя роковая любовь? От которой ты сюда сбежала? – Как-то так же, за бутылкой вина Лерка в двух словах рассказывала ей о своей любви. – Офигеть! И что, так просто, через пятнадцать лет, здравствуйте, девочки? Лер, ну, расскажи, смерть, как люблю всякие такие мелодрамы.
Лерка чуть-чуть подумала и начала рассказывать свою историю, не вдаваясь, впрочем, в подробности. Лена слушала, раскрыв рот, не забывая, однако, периодически подливать коньячку. Окончание истории она слушала, опять смахивая слёзы с ресниц.
– Валерооон! Ну, блин, ты и даёшь! И что, вот так прямо – «вызови мне такси»? И прямо взяла и уехала? И всё? И даже не позвонила? Ну, ты дура. Блин, какая же ты дура!
– Лен, ну почему дура-то? Почему я должна ему навязываться? У него своя жизнь, свой мир, в котором мне нет никакого места. У него семья, тем более, там какие-то проблемы.
Лена даже застонала, в нервах хватив ещё рюмку.
– Лерка, ты о чём? Что тебе его семья? Расскажи ещё мне тут про ячейку советского общества. Уже пятнадцать лет нет никакого советского общества и его интересов. Есть интересы конкретного человека, жизнь конкретного человека, за которую надо глотки грызть без зазрения совести. Бороться надо за свою любовь, понимаешь, бороться! Я бы боролась!
– Ой-ой-ой, кто бы говорил… Боролась бы она. Много ты боролась, скажи ещё, что победила. – Ленкина семья распалась почти пять лет назад, её муж-журналист с эффектной фамилией Лойфер сбежал из города с очередной практиканткой из областного университета. С тех пор Свистунова, «красивая и смелая», а главное – свободная, взялась устраивать свою личную жизнь. Каждые полгода она знакомила подруг с очередным ухажёром. Каждый очередной ухажер обозначался в Ленкиной судьбе… цветом её волос. От шлангово-черной брюнетки её мотало до выбеленной до седин блондинки. Самым ярким считался любовный эпизод периода «рыжей стервы». В коротких паузах между страстями Свистунова ходила пепельно-серой мышью. Отдыхала. Душой и телом.
