— Разве у меня была возможность танцевать с вами?

Грейс отстранилась и качнулась, как требовалось танцем, но он видел подтверждающий наклон ее головы. Он редко посещал местное собрание, и хотя Грейс сопровождала его бабушку, когда та ездила в Лондон, они редко встречались на вечерних приемах. К тому же тогда она сидела в стороне с компаньонками и компаньонами.

Они двигались во главе танцующих, он взял ее руку для их olevette, и они пошли в центре прохода, джентльмены с правой стороны, леди с левой.

— Вы сердитесь, — сказала Грейс.

— Нисколько.

— Уязвленная гордость.

— Лишь на мгновение, — согласился он.

— А теперь?

Он не ответил. И не собирался. Они достигли конца цепочки танцующих и должны были разойтись в противоположные стороны. Но когда они встретились для краткого хлопка, Грейс напомнила:

— Вы не ответили на мой вопрос.

Они шагнули назад, затем — вперед, и он, наклонившись, прошептал:

— Я люблю наблюдать.

Она посмотрела на него, словно хотела посмеяться над этим.

Он ей лениво усмехнулся, и когда у него снова появилась возможность заговорить, спросил:

— Вы настолько удивлены?

Он поклонился, она крутанулась и затем произнесла, озорно сверкнув глазами:

— Вы никогда меня не удивляете.

Томас рассмеялся, и когда они встретились еще раз для поклона и вращения, он наклонился и ответил:

— Я никогда и не пытался.

На что Грейс только закатила глаза.

Она была забавной, эта Грейс. Томас сомневался, что его бабушка, когда нанимала свою компаньонку, искала что–то большее, чем простушку, которая знала бы, как сказать «да, мэм» и «конечно, мэм». Но она, тем не менее, сделала хороший выбор. К тому же Грейс была местной. Она осиротела несколькими годами ранее, когда ее родители подхватили лихорадку. Ее отец был деревенским сквайром, и их семья имела хорошую репутацию. В результате Грейс уже была знакома со всеми местными жителями, а с большинством дружила, что должно было стать преимуществом в ее текущем положении.

По крайней мере, так полагал Томас. Большую часть времени он пытался не пересекаться со своей бабушкой.

Музыка подходила к завершению, и он позволил себе бросить взгляд на красный занавес. Или его fiancée ушла, или она стала чуть более способной в искусстве маскировки.

— Вы должны быть к ней внимательнее, — произнесла Грейс, пока он сопровождал ее от танцевальной дорожки.

— Она оскорбила меня, — напомнил он ей.

Грейс просто пожала плечами.

— Вы должны быть к ней внимательнее, — повторила она. Грейс сделала реверанс и удалилась, оставив Томаса одного, что в таком обществе, как это, всегда было малопривлекательной перспективой.

Он был помолвлен, более чем кстати, а это было местным собранием, так что его невеста была известна всем. Что должно было означать, что все, кто мог представить своих дочерей (сестер или племянниц) его герцогиней, оставят его в покое. Но увы, леди Амелия не обеспечивала полной защиты от его соседей. Как бы не была Амелия любима (а он считал за лучшее говорить именно это), ни одна уважающая себя мамаша не могла не лелеять надежду, что с помолвкой может что–то не удасться, и герцог может оказаться одиноким, и ему, возможно, необходима будет невеста.

По крайней мере, ему говорили именно так. Он не был полностью посвящен в подобные сплетни. (За что усердно благодарил своего создателя).

Конечно, были и такие граждане Линкольншира, которые не имели незамужнюю дочь/сестру/племянницу, но всегда находился кто–то, кто искал его расположения. Это его ужасно утомляло. Он отдал бы свою руку, ну, возможно, палец, чтобы в течение хотя бы одного только дня никто не сказал ему того, что он, по их мнению, желал бы услышать.

Титул герцога давал довольно много преимуществ, но честность окружающих туда не входила.

Вот почему, когда Грейс оставила его на краю небольшой танцевальной площадки, он немедленно зашагал к дверям.

К двери, если быть более точным, хотя это и не имело особого значения. Он просто хотел уйти.

Двадцать секунд спустя он вдыхал свежий воздух линкольнширской ночи, обдумывая, как провести оставшуюся часть вечера. Ранее он намеревался пойти домой, с нетерпением ожидая тихого вечера прежде, чем бабушка заманит его к себе, обсудить ее планы относительно собрания.

Но теперь он надумал посетить Стамфорд. Там жила Селеста, его тихая вдовушка, очень разумная и осторожная. Их соглашение полностью удовлетворяло их обоих. Он дарил ей прекрасные подарки, которыми она могла украсить опрятный дом и пополнить скромный доход, который ей оставил муж. Она же поддерживала с ним дружеские отношения, не ожидая от него верности.

Томас на мгновение остановился, чтобы определить, где он находится. Маленькое дерево, купальня для птиц и что–то похожее на подстриженный розовый куст… он, очевидно, вышел не через дверь, ведущую на улицу. Ах, да, сад. Слегка нахмурившись, он обернулся через плечо. Он не был уверен, что можно выйти на улицу, не возвращаясь в бальный зал, но… и тут он мог поклясться, что услышал, как кто–то визгливо повторяет его имя, сопровождая словами дочь, должен, представить… О Боже, он должен попытаться.

Обходя купальню для птиц, чтобы завернуть за угол здания, он наткнулся на злополучный розовый куст. И в этот момент краем глаза Томас заметил движение.

Он и не думал подсматривать. Бог свидетель, что он не хотел подсматривать. Это могло поставить кого–то в неловкое положение. Нет ничего более неприятного, чем обнаружить кого–то там, где ему (а чаще ей) быть не полагалось. Но он, конечно же, посмотрел, поскольку это было так просто.

Он посмотрел, и тут же пожалел, что сделал это.

— Ваша милость.

Это была леди Амелия, именно она была там, где ей быть не полагалось.

Он грозно на нее уставился, решая, как с этим быть.

— Внутри было душно, — сказала она, поднимаясь на ноги. Девушка сидела на каменной скамье, и ее платье… ну, в общем, он не мог вспомнить, какого цвета было ее платье, а в лунном свете он, конечно, не мог сказать наверняка. Но оно сливалось с окружением, вот почему он не заметил ее сразу же.

Но все это не имело значения. Значение имело то, что она находилась вне здания, одна.

А ведь она принадлежит ему.

Действительно, ей не следовало этого делать.

***

Существовал дальний великолепный выход, через который Амелия могла бы выйти из бального зала и покинуть здание. Но тут же возник бы противный вопрос о ее сестре. А также о другой ее сестре. И ее матери. И ее отце, хотя она была уверена, что он был бы счастлив последовать ее примеру, если бы не те другие три Уиллоуби, в данный момент хорошо проводившие время.

Потому Амелия пробралась на задворки бального зала, где она могла ждать на маленькой каменной скамье, когда ее семье наскучит празднество. Никто сюда не выходил. Это не был сад в буквальном смысле слова, а поскольку цель собрания состояла в том, чтобы как можно больше увидеть и быть замеченным, то старая пыльная скамья действительно никого не интересовала.

Было еще не слишком холодно, а звезды были еле видны, но они дали ей возможность на что–то смотреть, и хотя ее таланты в определении созвездий оставляли желать лучшего, это отвлекло ее на несколько минут.

Она действительно нашла Большую Медведицу, а за ней и Малую, или по крайней мере она думала, что это Малая. Она нашла три группы звезд, которые могли бы быть медведями, в самом деле, кому пришло в голову, что они должны быть настолько абстрактными, и кроме того, она могла поклясться, что там было еще нечто, похожее на церковный шпиль.

Нет, это не было небесное созвездие. Хотя и неподвижное.

Она сместилась так, чтобы лучше разглядеть сверкающую каплю на севере, которая, с ее воображением, показалась ей странно похожей на ночной горшок. Но прежде, чем она внимательно все рассмотрела, она ясно расслышала характерный звук шагов в саду.

Они направлялись в ее сторону.