Вернувшись на своё место, Мэтт заказал виски и больше в сторону соседнего столика не смотрел.

Внутри же Мэри бушевал уникальный по разрушительной силе торнадо. И как ей вообще удалось усидеть на месте под напором мыслей и эмоций, взрывающимися в голове синими табличками с вопросами из "Джеопарди".

Что значит, она не дала ему шанс быть увиденным? Она очень даже хорошо всё увидела, изучила и поняла. Потому и ушла.

Что значит, наделила качествами, которых у него не было? Ничем она его не наделяла. Опять же, увидела, изучила, поняла и ушла.

Но выступление Мэтта и его болезненная ирония при их повторном знакомстве впервые за всё время заставили Мэри задуматься о неоднозначности своего поступка. А что, если она ошиблась, и Мэтт вовсе не хотел её отпускать. Может, она и вправду его не разглядела – не захотела, не разрешила себе разглядеть. Нарисовала в уме картинку, дополнила образ вырванными из контекста словами и сделала вывод – единственно возможный для себя из возможного десятка так им и не предложенных. Она сама лишила Мэтта шанса что-либо ей предложить. Развить ли, закончить их отношения – то, что могло быть так и останется в их совместно утерянном будущем. Совместно утерянном, но не совместном – в возможность их с Мэттом совместного будущего Мэри не верила до сих пор. Их расставание стало бы вопросом времени, уж очень разными они были. Они и сейчас разные, но теперь у них есть общее прошлое. Много ли построишь на таком фундаменте, особенно когда цементом в нём служит обида и неверие.

Нет, это не уязвлённое самолюбие заставило Мэтта быть с ней не слишком любезным. Здесь кое-что другое, но не настолько же она наивна, чтобы принять это неясное нечто за проявление чувства на букву "л". Собственничества – да. Неисполненного эмоционального контракта – возможно. Привязанности – отчасти. Но любви…

И всё же… всё же…

Всё же она готова дать шанс Алексу за единственный проникающий в душу взгляд, однако, сбилась со счёту, вспоминая, сколько раз именно так на неё смотрел Мэтт.

Неожиданно Мэри открылась одна совершенно неприглядная истина: в попытке защитить своё сердце она не посчиталась чувствами другого, пусть даже ей не принадлежащего. Мэтт не сделал ничего плохого: не давал невыполнимых обещаний, не пытался давить или вывести на ненужную болезненную откровенность. Он не говорил о том, что чувствовал, но и о том, чего не чувствовал, тоже не говорил. Это ли не честность? Мог ли он рассчитывать, что и она так же будет с ним честна? Кончено, мог. Вот только она лишила его своей честности, да ещё и ткнула носом в его же. Да, да, оставленную Мэтту записку Мэри помнила слово в слово.

 За прошедшие годы многое изменилось. Она вроде как научилась жить в мире с собой, но за поступки той девочки взрослая женщина Мэрилин сейчас от стыда яростно кусала губы.

Ужин – самый длинный на её веку – наконец закончился, и гости с бокалами в руках потянулись на террасу. Едва представилась возможность, Алекс убежал, сославшись на необходимость снова переговорить с кем-то важным. Обычно для Мэри не составляло труда себя занять, но сегодня хотелось, чтобы её мужчина хотя бы на минутку забыл о делах и посвятил время ей, тем паче, принимая во внимание его заявление в самом начале вечера. С такими темпами Алекс полночи будет рассказывать с кем и о чём ему удалось переговорить, а вторую половину они будут спать, потому что усталость от длительного перелёта всё же чувствовалась. Некая толстокожесть её мужчины никогда не была для Мэри проблемой, однако сегодня она едва не схватила Алекса за руку с просьбой остаться. Тем более что, сидя, он заслонял ей обзор на соседние столы. Ладно, один конкретно взятый соседний стол.

Первый детский порыв после выступления Мэтта – встать и убежать – удалось преодолеть. Второй – спрятаться за спину сильного – к сожалению, нет. Все полтора часа, что длился ужин, Мэри просидела прямо: ни дать ни взять – мечта чопорных английских гувернанток. Да и не съела почти ничего – и кусок в горло не лез, и лишний раз наклоняться к тарелке не хотелось. Лишь потягивала шампанское, которое обновлял в бокале проворный официант. Когда сидящий по левую руку Роберт в третий раз поинтересовался всё ли у неё в порядке, Мэри поняла, что ей хватит, и при следующем подходе официанта закрыла бокал пальцами и попросила минеральной воды.

Взгляд, который Роберт то и дело бросал на неё, был ей знаком. Возможно ли, что бывший муж Вайолетт Стенхоуп перенял привычку этого внимательного, до костей пробирающего взгляда и передал его своим детям? У Мэри аж нёбо зачесалось – так сильно захотелось начать оправдываться.

Можно было проигнорировать этот порыв, перевести тему, отшутиться, наконец, но к тому моменту, как Мэри закончила перебирать варианты отступления, они с Робертом остались за столом одни. Чужих ушей и глаз не было. И, едва не заработав косоглазие, она убедилась, что и заинтересованных не было тоже: стол, за которым сидел Мэтт, теперь так же пустовал.

– Может, выйдем на воздух, – предложил Роберт.

– Спасибо, не хочется. Честно говоря, я устала и с удовольствием вернулась бы в гостиницу.

– Понимаю.

Бросив быстрый взгляд на мужчину, Мэри убедилась: и правда понимает.

– Долгий перелёт, знаешь ли.

– Знаю.

– Часовые пояса.

– Конечно.

– О, Роб, да ради бога! Прекрати.

– Нет, это ты прекрати, девочка. Кто этот человек, и к чему эта пламенная речь о верности?

Мэри тяжело и громко вздохнула. Юлить и строить из себя невесть что поздно. Тем более, с Робертом. С самого начала их общения этот пожилой мужчина вызвал у неё безграничное доверие. Она даже шутила, что с такой открытостью ему необходимо было идти в священники – люди с удовольствием посвящали бы его в свои тайны. Вот и сейчас он ждёт, что она посвятит его в свою. Ждёт. Не подталкивает. Не настаивает. Молчит. Ждёт. Ждёт…

О, да – жизненной мудрости Роберту Стенхоупу не занимать. Он понимал, что ей трудно начать, поэтому подтолкнул к откровенности вопросами, ответить на которые можно односложно, не вдаваясь в особые подробности.

– Ты на него работала?

– В его компании. Да.

– Вы были близки?

– Да.

– Когда ты на него работала?

– В его компании. Но – нет. К тому моменту меня уже уволили.

– Чтобы вы могли встречаться?

– Из твоих уст это звучит как интрижка в духе начальник-подчинённый.

– А она ею не была?

– Нет. Ею она не была. – Скорость, с которой Мэри дала этот ответ, можно было расценить двояко. Поэтому, она сочла необходимым уточнить: – К моему увольнению из "Тринко" это не имеет никакого отношения. У нас была связь. Недолгая. Очень недолгая и очень несерьёзная. После чего я перебралась в Нью-Йорк.

 – Мне кажется, относительно серьёзности ты несколько погорячилась. Не знаю, как с его стороны, но с твоей всё было серьёзно. И даже не думай со мной спорить, Мэри. Я хочу сказать, вернее, обратить внимание, что, похоже, этот человек чувствует то же самое. Он хорош в плане запудривания мозгов. Я это вижу – сам такой же. Может, потому, кстати, и вижу. Но что-то подсказывает мне, что между вами всё не так просто. Правда?

– Нет, не правда. Между нами всё проще некуда. И если ты секундочку помолчишь, я объясню тебе, насколько.

– Можешь не стараться, детка. Не каждый день видишь мужика, который во всеуслышание заявляет, что его бросили.

– Напомни, у тебя степень по экономике или психологии?

– У меня степень по нахождению скрытых мотивов. Особенно, в человеческих отношениях. Потому и не женился никогда, что нахожу их даже в том, как мне наливают кофе.

 Мэри удивлённо вскинула брови:

– Так-так! Я десятки раз угощала тебя кофе. Может, объяснишь, о чём именно идёт речь?

– Речь о том, что мой племянник идиот. Пойдём, я отвезу тебя в гостиницу.