Не думаю, что я вообще способна произнести хоть какой-то звук после этих слов — что уж говорить о том, чтобы связно мыслить. Изнутри меня щекочет тысяча маленьких усиков, и чем ниже, тем их скопление всё больше. Это простительно — это всего лишь физиология. Но что-то подсказывает, что дело вовсе не в ней, а в том, кто стоит за моей спиной.

— Я не боюсь. Я просто тебе не верю.

Он ни на мгновение не останавливается, хотя мои слова должны были как минимум обидеть.

— Знаю. Поэтому не сделаю ничего, о чём не попросишь сама.

Я не в состоянии сейчас осознать эти слова, потому что они нечто большее, чем я могу вынести. Чтобы снова не заплакать, я прикусываю губу и сосредотачиваюсь на том, что происходит внутри меня.

Давно забытое чувство принадлежности пробивается сквозь эмоциональный холод, тяжёлым замком сковавшим мои внутренности. Во мне просыпается потребность удержаться рядом с тем, кто доказывает мою значимость. Я — нужна, пусть даже всего на несколько минут, и эти минуты — всё, что у меня есть.

Но я нужна. Я не безразлична. Я — это то, что необходимо прямо сейчас. А я уже давно не чувствовала себя необходимой.

Ладонь Марка ложиться на мою щёку и заставляет повернуть голову. Я поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с темнейшими омутами, затапливающими меня нестерпимым желанием. Марк продолжает смотреть мне в глаза, пока разворачивает к себе лицом и обнимает теперь уже обеими руками. Ладони ложатся на мои лопатки, он делает шаг вперёд, раздвигая мои ноги, и прижимается пахом прямо к тому месту, где я больше всего хочу его чувствовать.

А потом он меня целует: требовательно, жадно, долго. Так, что в какой-то момент я ловлю себя за тем, что трусь о него в желании заглушить терзающий меня там зуд. Нестерпимый, невозможный. Я хныкаю, я стону, я почти умираю, лихорадочно цепляясь за всё, что попадается под руку: рубашку, руки, плечи, пояс брюк. Марк это замечает и усиливает натиск, буквально вдавливая меня в себя. Полы халата расходятся, и моя обнажённая кожа сталкивается с его ладонью, которая ложится на низ живота и собственническим жестом спускается ниже. Всего одно движение сильных пальцев, и рой бабочек вырывается из меня вместе с заглушённым поцелуем криком.

Марк держит меня до тех пор, пока последняя судорога не покидает моё тело. Но даже после этого, как я обессилено падаю ему на грудь, он продолжает поддерживать меня ровно до того момента, как ноги окончательно меня подводят, и я начинаю по нему сползать.

— Держись, малыш.

Он подхватывает меня на руки и относит в ту комнату с большими окнами, где меня и нашёл. Её темнота желанна, потому что я отчётливо понимаю, что Марк видел все грани моего состояния — от первой волны возбуждения до разрушительного цунами, не оставившего мне ни малейшего чувства, ни единой эмоции. Он — далёкий и близкий, желанный и незнакомый — теперь становится единственным, потому что я стремительно и неудержимо влюбляюсь в его надёжность.

Он садится вместе со мной на диван и баюкает в руках, как младенца. Гладит по голове, пропускает волосы сквозь пальцы, очерчивает скулы, проводит кончиками пальцев по губам прежде, чем коснуться их поцелуем. Его губы не только на моих губах — каждой чёрточке моего лица достаётся их внимание — от виска до кончика носа, от щёк до ямочки на подбородке. Эти лёгкие поцелуи усыпляют меня, и вот уже нет возможности сопротивляться желанию закрыть веки и качаться на тёплых волнах его рук.

Его тихий голос — это последнее, что я слышу засыпая.

— Хочу, чтобы ты знала: я влюбляюсь в тебя, Эмми.

Soundtrack I See the Light by Helena Blackman

Лишь сейчас я вижу свет,

Словно ночь вдруг отступила.

Лишь сейчас я вижу свет,

Купол неба голубой.

Он подскажет мне ответ,

Сердце вдруг стрела пронзила.

Все вокруг вмиг переменилось,

Я теперь с тобой.

Первый раз я просыпаюсь около шести утра. Мой взгляд упирается в белокурую головку Лекса, и я на автомате тяну к нему руку, чтобы проверить температуру.

Слава богу, не горячий.

А затем на меня обрушиваются воспоминания вчерашнего вечера, и я почти глохну от того, как громко в ушах начинает шуметь кровь.

О, мой бог!

Я настолько не в состоянии справиться с эмоциями, что меня бьёт дрожь.

О, мой бог! Марк! Ма-арк! Это было какое-то наваждение. Невозможно прекрасное и неправильное. Никогда в жизни я не испытывала ничего подобного. Будто всё это время находилась в тени, и вот, благодаря этому мужчине, впервые вышла на свет.

«Я влюбляюсь в тебя, Эмми».

Он действительно это сказал, или мне приснилось?

По минутам начинаю отматывать время назад и понимаю, что ничего не приснилось. Даже если эти слова не были произнесены Марком вслух, именно об этом говорили его взгляды, сбитое дыхание и прикосновения.

Прикосновения мужчины, которому отказывается довериться знакомая всем Эмма Бейтс, когда как другая — маленькая, испуганная и уставшая — легко засыпает в его руках.

Кто же я на самом деле? Какая из этих Эмм — я? Какая я — настоящая?

Я — та, кто хочет верить, что всё это правда.

«Я влюбляюсь в тебя, Эмми».

Он мог отнести меня к себе, и у нас обязательно было бы продолжение, потому что даже сейчас мне неимоверно сильно хочется найти Марка и попросить снова сделать это со мной — так, что приходится вцепиться в простынь, чтобы оставаться на месте. Но он отнёс меня к Лексу, и…

Мысли, что ворохом атакуют моё сознание — злые, обвиняющие, насмехающиеся и предупреждающие — я заглушаю теми же словами.

«Я влюбляюсь в тебя, Эмми».

Боженька, пусть мне это не приснилось. Пусть он действительно это чувствует. Мне совершенно всё равно, что будет в конце, но сейчас от той надежды, что дают эти слова, я чувствую себя живой впервые за долгое-долгое время.

Слишком долгое для одной меня.

Моя рука тянется к губам, и я чувствую их припухлость. Это доказательство его страсти. Как же приятен был его вкус, каким сладким дыхание. Какими крепкими объятия, когда он держал меня, когда…

Чтобы заглушить стон, я переворачиваюсь на бок и кусаю подушку. Матерь божья, я кончила от одного прикосновения! Боже мой, боже мой, боже мо-ой! Что Марк обо мне подумал?!

— Мамочка, я пить хочу!

— Конечно, солнышко. Сейчас принесу.

Я спускаю ноги с кровати и некоторое время пытаюсь сориентироваться, в какой стороне дверь. Мне надо попасть на кухню, но свет зажигать не хочется, чтобы не тревожить Лекса.

Наощупь я выбираюсь из спальни и на мгновение торможу в дверях, потому что эта парящая в воздухе комната навсегда останется для меня чем-то вроде алтаря. На том диване, белеющем в центре, я уснула на руках Марка. Сейчас его там нет, и я ловлю себя на мысли, что даже не знаю, в какой стороне его спальня. Да, я хотела бы это знать. Просто потому что… потому что хотела бы.

Дежурная подсветка на кухне освещает мой дальнейший путь. Я на цыпочках бегу через комнату и останавливаюсь только возле холодильника, где нахожу бутылку минеральной воды. Где стоят стаканы, я теперь знаю. Взяв один из них, я наливаю воду и ставлю её на полминуты в горячую воду, которой наполняю кухонную раковину. Микроволновки при первом осмотре не наблюдается, поэтому приходится обойтись таким способом.

Так же на цыпочках бегу назад и только в кровати, напоив Лекса, я признаюсь себе, что втайне надеялась, что Марк услышит мою беготню или шум воды. Это было бы жуть как неловко, но хотя бы доказывало, что он существует на самом деле.

«Я влюбляюсь в тебя, Эмми».

Я улыбаюсь и прижимаюсь к спине спящего Лекса. Он удовлетворённо вздыхает и поворачивается ко мне, по привычке просовывая между моими сжатыми ногами свои ступни. Так он всегда греется, но на этот раз его ножки тёплые, и согреваюсь я.

В следующий раз я просыпаюсь, когда в комнате уже светло.