А когда в свет фар нашего медкара вбежал патрульный, я вздрогнула, нервно сглотнув. Он поднял руку, и в воздухе повисла проекция знака «стоп». Наш медкар покорно остановился, заглушив мотор.

– Что случилось? – Немка высунулась из дверей. – Зачем остановили? Нам в хирургию срочно.

– У меня тут три трупа, один с травмой и еще один сейчас кони двинет! Врач нужен, срочно! – патрульный поднял забрало защитного шлема, обнажив бледное лицо с легкой испариной на лбу.

– Медкар занят. Мне нужно ребенка в хирургию! Вызывай другую бригаду!

– Я вызвал! Едут! Да вы че! Я говорю, у меня сейчас третий труп будет! Вы же, епт, клятву давали!

– Ты меня на «епт» не бери! – крикнула ему Немка и обернулась к мониторам подростка. – Состояние?

Рыжая подскочила к приборам и развернула в воздухе проекцию с жизненными показателями.

– Стабильное состояние. Препараты подействовали.

– Идем, кого сможем, стабилизируем до приезда реанимации. Запас времени у нас есть. Берем реанимационные боксы. Стажер остается здесь!

Врачи вышли на дорогу, а я прислонилась к окну медкара, разглядывая месиво из трех машин. Грузовой тягач на боку, из-за него торчал помятый бампер желтого такси-кара, отдельно брюхом вверх лежала машина службы водопроводных и канализационных систем.

За моей спиной послышался шорох, словно кто-то скомкал полиэтиленовый пакет. Я обернулась. Мальчик лежал неподвижно с закрытыми глазами. Показатели на приборах в пределах нормы, только на его скулах и щеках стали заметнее мелкие капилляры лилового цвета.

– Спец по андроидам?

От неожиданности я подпрыгнула на сидении.

– Ты немая, что ли? – нервно повторил знакомый голос в гарнитуре. – Стажер?!

– Слушаю.

– Тащи запасной реанимационный аппарат. Как там у тебя, что по приборам?

– По приборам все в норме, но… – запнулась я на полуслове, не зная, как правильно описать изменение внешнего вида мальчика.

– Что? Что «но»? – переспросила Немка. – Ты сказала, по приборам все в норме.

– Да.

– Ждем, – она шумно выдохнула в динамик. – Бегом! Туда и обратно!

Спрыгнув на асфальт с подножки, я снова обернулась. Мальчик лежал неподвижно. Его жизненные показатели на проекции светились тонкими зигзагами.

Посреди груды искореженного металла и коробок с логотипом «Мясная компания», что высыпались из фуры, блестели лужи черной крови. Врачи суетились возле человека, распластанного на асфальте безвольной куклой. Сильный ветер колыхал полиэтилен, которым успели прикрыть трупы, и казалось, что они движутся, упираясь то вздыбленным локтем, то коленом в упругий пластик. Один лежал дальше всех, ветер трепал целлофан, и на его спине я увидела светоотражающие полосы с надписью «Служба водопроводных и канализационных систем». А на неестественно выгнутой руке трепыхалась белая повязка.

Ветер и тусклый свет фар превращали реальность в театр теней. Искореженный металл и тела смешались в хаос, противоестественный и жуткий, как след от кошки, ползущий вверх по голой стене вопреки земной гравитации. Я присела на корточки рядом с бригадой, проверяя настройки мобильного реанимационного аппарата.

Голос патрульного дребезжал за плечами:

– Я тебе говорю, пьяный он был или не в себе. На регистраторе тягача прям видно, как он стоял на обочине, шатался, дергался, а потом бряк на стекло! У тягача аварийка и тормоза, аж искры полетели. Набросился прямо, слышишь?! Не под колеса он метил, нет! В лобовое стекло он метил. Как в «Мире животных»! Это надо так подпрыгнуть, сука, – объяснял он Немке, тыкая пальцем в файлы на развернутой проекции.

– Бред какой-то, – пробубнила она.

– Ты мне скажи! – патрульный выругался, хлопнув себя в жилет кулаком. – Как он встать мог после удара такого? Он встал и шел. Пока его встречка окончательно в асфальт не закатала. Мозги вон на несколько метров разлетелись! Мне как это теперь в отчете объяснять?!

– Откуда я знаю! Тут смотреть надо, вскрытие покажет. Всякое бывает в состоянии шока, – Немка быстро забивала данные осмотра в эпикриз. – Видел, и куры иногда без голов бегают!

– Так был бы он курицей! – патрульный снова выругался, с надеждой заглядывая через ее плечо в проекцию медицинского отчета, как будто там хотел найти ответы на эти вопросы.

– Слушай, мне ехать нужно! У коммунальщиков переломы, большие кровопотери, гематомы на головах, не совместимые с жизнью. Жди реанимацию, этот еще жить пытается, – Немка кивнула на человека в луже крови с подключенным прибором. – Мы что могли сделали! Тот, что в такси с переломами, жить точно будет. Пусть там и сидит до приезда медиков. Свалился на голову! Некогда нам!

– Да я что! – развел руками патрульный.

Наша бригада потянулась к медкару.

– Блин, сбежал! – выкрикнул кто-то.

Мы застыли с открытыми ртами у двери скорой. Внутри никого, лишь с кушетки свисали провода потухших датчиков. Врачи заметались вокруг машины в поисках беглеца. Кто-то светил фонарями на обочину дороги. Немка возбужденно кричала что-то в гарнитуру, затем обхватила голову руками и, застыв посреди шоссе, произнесла:

– Я виновата. Я оставила.

– Ну что вы, что же, нам теперь еще за больными бегать?

– Первый раз такое.

– Да ну, сплошь и рядом, – рыжая махнула рукой. – Я на практике в детском отделении работала, так там частенько таких беглецов в тапочках ловили на проходной. Все к маме хотят! Домой! Кто поплачет да успокоится. А кто-то вот так же… дезертирует!

– Что за день такой!

– Ничего, далеко не убежит. Дроны найдут! Что за дети… так, помните, он и матери говорил, что сбежит, – Лизун покачала головой и уперла руки в бока. – Не надо было его обезболивать, блин!

Место аварии перекрыли, проекции запрещающих знаков висели в воздухе, подрагивая рябью на ветру. Транспорт скопился в огромную пробку, освещая фарами шоссе на километры в обоих направлениях.

Я выключила ручной фонарь, медленно шагая поперек сплошных линий дорожной разметки. Куда он мог убежать? Никуда он не мог убежать… Ваня так плохо выглядел, что, казалось, жизни в нем осталось на донышке. Мой взгляд выхватил из темноты раскуроченные дорожные ограждения, они встречались почти по всему пути Ярославского шоссе. Железные листы, между которых зияла темнота, словно были раздвинуты неведомой силой. Что там, во тьме, за тонкой полосой освещенной дороги?

– Все в машину, приказ вернуться в пункт! – услышала я команду Немки в наушнике. За спиной раздавался гул приехавших на вызов реанимационных каров.

Когда в темноте показались огни пункта мгновенного реагирования, рыжая напарница коснулась моей руки.

– Как ты?

Я посмотрела ей в глаза. Ярко-голубые, словно крылья тропической бабочки, распахнутые, они светились за тонким пластиком защитной маски. Как важно иногда чье-то внимание. Простой вопрос, не требующий ответа. И тревога моя, и испуг потихоньку отступили. Я криво улыбнулась и обхватила ее руку, пожав плечами.

– Не очень, – честно призналась я.

– Ну ладно, не кисни! Привыкнешь, – она потянула меня за собой. – Я – Лиза. Я все тебе тут покажу и расскажу.

Жизнь прозрачного волонтерского улья не была разнообразной. Все у всех было по минимуму и одинаковое: одежда, еда, средства личной гигиены. Индивидуальность бойцов помещалась в трехстах граммах личных вещей. Общий зал и множество комнат с прозрачными перегородками. Общие туалеты тоже прозрачные, прикрытые лишь одной широкой белой полосой, нанесенной на прозрачный пластик посередине.

Жизнь на виду сводила к минимуму все интимные контакты и помогала общественному негласному контролю выводить на чистую воду нарушителей норм и правил. Душевые также были общими, посещение их не разграничивалось по времени. Заходили все вместе, и мужчины, и женщины. В том ритме работы, который выполняли эти службы, время было общим ценным ресурсом. Такой минимализм вещей выполнял три важные функции. Разборные стулья, столы и стены были удобны при быстрой передислокации медицинских войск. Они легко отмывались и дезинфицировались. И, наконец, отвечали идеологии отказа от всего лишнего во имя спасения человеческой цивилизации.