– Расскажите поподробнее о враге, – задала я наводящий вопрос, – о машинах, об искусственном интеллекте…
– Мы называли ее ИРМА. Искусственное разумное механизированное что-то там.
– Ее?
– Да, ее. Вы разве не слышали все эти байки? Многим нашим солдатам было стыдно из-за этого, но это была девочка, совсем еще маленькая. Я понятия не имею, почему, но это факт. Нам хотелось, чтобы врагом руководил какой-нибудь металлический гигант или что-то в этом духе, нечто устрашающее. Я видел ее дважды, и я никогда не забуду ее лицо. Позже, когда резня сходила на нет, мы складывали имеющиеся обрывки данных в единое целое, рисуя картину происходящего. Ее видели только в городах, видимо только там были какие-то проекторы или что-то в этом роде, которые проецировали ее изображение. Некоторые даже утверждали, что она осязаема, что она из плоти, что, мол, ее можно потрогать. Ну, вы же понимаете, обычные мужские разговоры. Я наслушался за эти годы очень много фантазий на ее счет.
– Она руководила машинами?
– Она и была этими машинами, – ответил он, приблизившись, – я не ученный и не гений. Более того, я даже не считаю себе шибко умным человеком, но я кое-что понимаю в войне. Она была мозгом, а машины были ее конечностями. Будто огромный голодный взбешенный спрут. Вместе с городами это было единое целое. Она была всем на этой планете, она и была этой планетой, была Орионом. Это еще одна стадия просветления. Любая электронная система в городах была подчинена ей, она открывала двери, активировала системы, самоуничтожалась, чтобы не дать добраться до каких-то данных. В тех условиях она была непобедима. Мы не могли справиться с одним ее пальцем в виде огромного железного исчадия ада, что уж говорить о самой голове.
– Что это за роботы? – спросила я, делая наброски в своем блокноте.
– Там были разные. Одни вылезали из-под земли, другие были неподвижны. Но все они были заводными игрушками в сравнении со стражами.
– Теми, что охраняли города?
– Именно. Представьте себе огромный, величиной с трехэтажный дом, бульдозер, вооруженный огнеметом, крушащий все на своем пути. При этом маневренный как небольшой велосипед. Все остальные машины были переделаны для ведения боевых действий из гражданских, видимо, когда-то выполнявших обычные мирные функции. Эта же тварь создавалась с одной целью – уничтожать. Долгие месяцы после встречи со стражем не выживал никто. Он просто выжигал целые дивизии, не оставляя от сотен и тысяч людей ровным счетом ничего. Если же позже и удавалось победить такую машину, то, как правило, она успевала включить самоуничтожение, чтобы не попасть в наши руки.
– Как же их тогда побеждали? – спросила я.
– Обычно все происходило очень быстро. Он появлялся из неоткуда и принимался жечь и топтать все на своем пути. При этом он не занимался никакой разведкой, он словно пренебрегал всеми нашими технологиями, многие из которых были для него не страшнее комариного укуса. Это сыграло нам на руку. Как оказалось, он даже не был снабжен щитом, который был у многих стационарных машин, и из-за которого мы были бессильны там. Один такой страж напал на лагерь новобранцев в пустоши между двумя городами. Там было две или три тысячи солдат. Пока он выжигал молодых парней, один из бойцов запрыгнул в танк и расстрелял его. Обычно такие фокусы не проходили, так как тяжелая техника охраняла лишь большие лагеря из-за своей низкой маневренности. Но, что бы вы поняли, перевернуть самый тяжелый танк для стража не составляло проблем. Здесь же все сложилось так, что он просто не обратил на технику внимания, увлекшись топтанием ненавистных людей.
– Вы так рассказываете о нем, будто он разумный живой человек, – прервала я.
– Живой человек – конечно нет, но то, что они были разумными, это абсолютно точно. Когда он был сосредоточен, когда он понимал, что ему грозит опасность, его действия нельзя было предугадать. Он обманывал самых умных командиров, меняя тактику и стратегию. Это сложно описать тому, кто его не видел. Но, в конце концов, он настолько разочаровался в нашей боеспособности, что сам предоставил нам шанс, и тот парень в танке сполна им воспользовался. Это был первый страж, останки которого удалось изучить. Машины были умны, но не настолько умны, как человек. Во всей их конструкции было лишь одно уязвимое место. Лишь одно! Это была панель, прикрывавшая нечто вроде электронного мозга, расположенная на самой макушке его башни-головы. Она была пористая из какого-то органического материала. Ученные предположили, что это было сделано для лучшего охлаждения его систем. Это открытие многое изменило. К тому времени мы уже научились побеждать других тварей, и только один страж заставлял многих новичков мочить штаны.
– Это был перелом в войне?
– Это был его предвестник, – ответил он, с задумчивым видом раскачиваясь на стуле, – теперь мы могли действовать. Это означало, что теперь не нужно посылать группу смертников, чтобы отвлечь стража от основных сил. Конец первобытной войне, в которой все наши разработки и научные достижения не значили ровным счетом ничего. Это означало свободу в выборе стратегии. Конечно только условно, потому что силы были по-прежнему не равны, и для того, чтобы совладать с одной такой машиной, нужна была целая дивизия бойцов. Но время шло, а мы лишь сумели снизить число жертв в наших рядах, речи о победе не было. Плюс, чем дальше, тем они становились умнее. Один приходил на помощь другому, прикрывая спину. То есть, если столкнулся с одним стражем, можно было быть уверенным, что где-то неподалеку бродит второй, а это уже безвыигрышный вариант. Благодаря этим локальным успехам мы развернули какую-никакую разведдеятельность. Беспилотники и роботы были все так же бесполезны, но зато люди теперь могли пробраться немного дальше. И вот однажды это принесло свои плоды. Разведка нашла центр управления. Поразительно, но мы даже не имели представления, что весь их щит сконцентрирован в паре генераторов, расположенных каждый в своем полушарии этой треклятой планеты.
– Я читала об этом в хрониках, – поддержала я, услышав знакомую информацию, – операция «Блицкриг».
Он улыбнулся, отпив из стакана какой-то мутной жижи и утерев рот рукавом куртки.
– Да, это была именно она. Малая часть событий той войны, нашедших отражение в хрониках. Еще бы, ведь это был тот самый перелом, которым можно было гордиться, которым можно было прикрываться. Я вместе с братом вошел в одну из тех двух групп, которые должны были синхронно атаковать центры управления за десятки тысяч километров друг от друга. Двадцать три человека. Все – заслуженные бойцы, герои войны, прошедшие всю ее на своих ногах. Двадцать три самых везучих парня во вселенной. Мы подобрались максимально близко к городу. Нас отделяло одно плато, примерно пять-шесть километров. Решено было выступать ночью. Уж не знаю, есть ли это в хрониках, но стратегия казалась идеальной. Идеально возможной. Первая из целей находилась в полушарии, где наша активность была очень низкой, поэтому было решено атаковать ее в первую очередь. В таком случае, враг, застигнутый врасплох, начал бы переброску сил, и тут мы смогли бы выполнить свою функцию. Так и произошло. Приблизительно в полночь мы получили сообщение, что первый центр взорван. Это был сигнал к наступлению. Мы побежали. Сначала строем, потом, когда под ногами почувствовался метал, рассредоточились. Где-то на полпути мы услышали его. Именно услышали, так как кромешная тьма не позволяла ничего разглядеть, а грохот ударов механических лап по металлическому полу города разносился на десятки километров в этой неестественной тишине. Вы слышали о том, как там тихо?
– Где? На Орионе? Нет, не слышала, – ответила я, увлеченно делая зарисовки в блокноте.
– О, это самое невыносимое. Здесь, на Земле люди уже позабыли, что такое тишина. Там так тихо, что слышно собственное сердцебиение. Поэтому любой шум разносится на огромные расстояния, не искажаемый ни ветром, ни любым другим способным на это явлением. Нам оставалось около километра, когда он показался впереди. Глупо было предполагать, что мы не встретим его у входа в город, однако я помню, как страх и отчаяние буквально сковали ноги. Я пытался тогда гнать от себя эти мысли, как наверно делали и все остальные. Но если один из стражей увидел нас на пути к городу, то эта девчонка должна была довольно быстро разгадать наш замысел. Наш командир, Клинт Доусон, скомандовал разделиться на две группы. Одна должна была отвлечь стража, пока другая пробиралась в город. Я с братом попал в первую группу, и мне было поручено командование. Маневр удался, и страж направился в нашу сторону. Но далеко мы отбежать не успели. Я только увидел краем глаза, как Доусон с остальными слились с поблескивавшими стенами где-то в стороне. Тактика борьбы со стражем была отработана до автоматизма. Он догнал нас через пару минут и уже на подходе начал жечь металл под ногами. Мы рассредоточились, стараясь запутать его. Иногда это получалось, и он мог впасть во временный ступор, видно из пробелов в программе, но чаще всего он моментально перестраивался и продолжал преследование кого-то одного. Так и произошло в тот раз. Он направился в сторону одного из бойцов. Это был Йоши, отличный солдат, пилот, такой же как и я, бесстрашный и чертовски гордый. Жаль, но все понимали, что ему конец. Он и сам это понимал и постарался выкроить для нас пару лишних секунд. Я помню это чувство, когда даешь команду разделиться, и несколько мгновений ждешь его вердикта, за кем он побежит. Мне было стыдно и стыдно сейчас, но когда он побежал за Йоши, я испытал своего рода облегчение. Парень пал спустя несколько долгих секунд, тварь не стала жечь его, она просто догнала и раздавила его своей многотонной ногой, как мы давим тараканов тапком. При этом треск его костей отозвался глубоко внутри моего черепа. Тех нескольких секунд, которые страж потратил на Йоши, нам хватило, чтобы перегруппироваться и подступить к нему сзади на расстояние удара. Он чуть было не опередил нас, попытался прорвать окружение, побежав прямиком в центр полукруга, но не успел. Мы выстрелили импульсом, десять залпов одновременно. Это обездвиживало его на несколько десятков секунд, так что можно было подобраться вплотную. Один из бойцов взобрался на спину и прилепил взрывчатку на уязвимый люк. Тот страж так и не пришел в себя после импульса, его разорвало на две части, и грохот от падения наверно был слышен за десятки километров.
