Прожженные последним поцелуем,

Отмеченные пеплом и крестом,

Томимся мы и боле не взыскуем,

У каждого – зерцало надо ртом.

А что певцам умершим недыханность,

Манят их сочинения, Равель,

Простится им пленительная странность,

Сколь вечен синекурный Коктебель.

Мы все любили замковые горы,

Там нынче тени демонов снуют,

Эльфийские и ангельские хоры

О Сиде песни Зигфриду поют.

Порок смешной теперь вольтерианство,

Опасней меланхолии печать,

Готический изыск иль дантианство

Певца велят любого замолчать.

Смотри – сие обложки меловые,

Титульные виньетности горчат,

Сандаловые, паки хмелевые

Аромы о мистериях точат.

Поверишь ли, но правда воссияет,

Хотя бы в зазеркальном торжестве,

Пред Божеским огонем смерть взметает

Багрец кровавый свой на мураве.

В глорийской праздной вечности, быть может,

В сей каморе циклических огней,

Ты узришь – Мельпомена скорбно множит

Подобья роз и северных теней.

Замкнула вежды радуга рыданий,

Нам выпекла их присная зола,

Теперь уж от посмертных воздаяний

Пребудет ноша жизни тяжела.

Чрез брадиики смарагдовой вербены

Лишь минем на рыдване вертоград

С барочным замком, вычурные стены

Чьи туя выжгла либо виноград.

И где же аз? Ни глада нет, ни мора

И крыс чумных за мертвой резедой,

И лики из всеангельского хора

Горят, горят под темною водой.

Есть за сретенье десная плата,

Только горний огонь расточим,

Узрят вершники столпные злата,

Это мы, это мы премолчим.

Речь нельзя и безмолвствовать боле

Смертоимно, и встречи жалки,

Ангелочки во чистом ли поле –

Вечной муки синей васильки.

Днесь белы наши скорбные лики,

Царский благовест имут кресты,

Знались мы под Иродом велики,

Туне всем ссеребрили персты.

Смерть и красит худые одежды,

Щедро черной лазурок лия

На именные ясные вежды,

Будет, Господи, правда Твоя.

Вернут ли нас в Крым, к виноградникам в темном огне,

К теням херсонесским хлебнуть золотого рейнвейна

Затем, чтоб запили мы скорбь и не в тягостном сне

Могли покружить, яко чайки, над водами Рейна,

В порту Анахайма очнемся иль в знойный Мадрид

Успеем к сиесте, а после по вспышкам понтонным

Пронзим Адриатику – все же поймем, что горит

Днесь линия смерти, летя по тоннелям бетонным.

И вновь на брусчатку ступив пред бессонным Кремлем,

Подземку воспомнив и стяги советские, Ая,

На стенах в бетоне и меди, мы к Лете свернем,

Все Пирру святые победы свои посвящая.

Нельзя эту грань меловую живым перейти,

Лишь Парки мелком сим багряным играться умеют,

Виждь, нить обрывают, грассируя, мимо лети,

Кармяная Смерть, нам равенствовать ангелы смеют.

Еще мы рейнвейн ювенильный неспешно допьем

И в золоте красном пифиям на страх возгоримся,

Цирцеи картавые всех не дождутся в своем

Отравленном замке, и мы ли вином укоримся.

Еще те фиолы кримозные выпьем в тени

Смоковниц троянских до их золотого осадка,

Фалернские вина армический лед простыни

Оплавят в дворце у безмолвного князя упадка.

Святая Цецилия с нами, невинниц других,

Божественных дев пламенеют летучие рои,

Бетоном увечить ли алые тени благих,

Еще о себе не рекли молодые герои.

Сангину возьмет ангелочек дрожащей своей

Десницею млечной и выпишет справа налево

Благие имена, а в святцах почтут сыновей

Скитальцы печальные, живе небесное древо.

Красавиц чреды арамейских и римлянок тьмы

Всебелых и томных нас будут искать и лелеять

Веретищ старизны худые, из червной сурьмы

Голубок на них дошивать и с сиими алеять.

Ловите, гречанки прекрасные, взоры с небес,

Следите, как мы одиночества мрамр избываем,

Цитрарии мятные вас в очарованный лес

Введут, аще с Дантом одесно мы там пироваем.

Стратимовы лебеди ныне высоко парят,

А несть белладонны – травить речевых знаменосцев,

Летейские бродники вижди, Летия, горят

Они и зовут в рай успенных сиренеголосцев.

Позволят архангелы, не прерывай перелет,

А я в темноте возвращусь междуречной равниной:

Довыжгут уста пусть по смерти лобзанья и рот

С любовью забьют лишь в Отчизне карьерною глиной.

Исчезнут нощные химеры,

Прельется милованный бой,

И нас за Божии размеры

Возьмут архангелы с собой.

Господь, пурпурных цветных точек

Мы не оставим во письме,

Достало каждому заточек,

Свечей в цианистой тесьме.

Где ныне цезари и князи,

Что фарисеи временят,

Ни краски нет, ни славской вязи,

И вновь томительно звонят.

Мы даже слова не сказали,

А тщились цвет благой искать,

Нас поименно растерзали,

Чтоб не могли к Тебе взалкать.