Пейзаж пополняется парочкой пожилых, к моему изумлению, светлокожих врачей. Люди в белых халатах для меня всегда делились на три типа: мясники, учёные и врачи. Так что всё же хочу думать, что выбежали из здания больницы именно врачи. А когда они с довольно взволнованной интонацией в голосе представляются иммунологом и вирусологом Вевакского отделения больницы, мои предположения себя практически оправдывают. Говорят они в спешке, просят «добрых парней» с винтовками остаться снаружи, а поскольку у нас изъяли все вещи, и мы не представляем для окружающих опасности, ведут за собой.
Длинный белый, монотонный, вызывающий лишь скуку коридор, в котором снуёт медицинский персонал и пациенты. Недолгий спуск по лестнице вниз. Я даже начинаю наслаждаться тем, что ничего не упирается в спину. Наверняка от этого придурка в качестве напоминания останется синяк. Очередной в моей практике.
Мне никогда не нравились больницы, невзирая на то, что эти полезнейшие учреждения десятки раз исцеляли и спасали от переломов и травм различной степени тяжести. До обстоятельств вытаскивания меня с того света, слава божеству, ни разу не доходило. Ценить врачебный труд стоило, но не находил сил, поскольку слишком часто вживался в роль больного, вдыхал незабываемый резкий, врезающийся в нос с первой минуты пребывания в таких местах, аромат лекарств. Невыносимый, я бы сказал. И это не самое страшное: меня вынуждали ютиться в одной единственной позе, запирали, лишая каждодневных развлечений и занятий. Я был попросту жалок. Как ребёнок, преступивший запрет родителей не ходить на строительную площадку и раскроивший … коленку (слишком часто думаю о себе), и, естественно, наказанный домашним арестом на неопределённое время, пока не добьётся хорошим поведением расположения матери с отцом. Так и здесь: будешь выполнять считаться со сводом правил, и по окончании «лечения» мама и папа, представленные в больнице медперсоналом, выпишут тебя.
Очень бодрит наличие кондиционера, а это значит, я проживу ещё немного, улыбаясь прохладному воздуху. После путешествия в Папуа-Новую Гвинею я понял: жара не для меня. Такая знойная жара. Здесь круглый год температура на улице держится девяносто градусов по фаренгейту{?}[Что равняется 32,2°C.]! Особенно вдоль побережья. Или, может, в Техасе я постоянно имел дело с кондиционерами? Как бы то ни было, опыт проведения отпуска на пальмовых курортах навсегда останется в воспоминаниях как самый наихудший вид досуга. Мне смешно? Я что, уже радуюсь побегу из грёбаного апокалипсиса?
Внутри, среди учёных именуемой «грязным сектором» лаборатории, довольно пусто: лишь трубы, материал похожий на фольгу, и множество ламп, рассованных по стенам и потолку. Выпуклая блеклая ревунья не реагирует бешеным вращением с мерцанием, когда я прохожу мимо, похоже, меня не отправят в карантин. Он представляется мне местом гораздо более худшим палат интенсивной терапии — полный прокажённых, кашляющих, умирающих людей в гнойных волдырях. Совсем нет желания проверять правдивость своих домыслов. Бедно обставленное шкафчиками белоснежное помещение идёт следом. Склянки, микроскопы, колбы различной формы, фантастические и затейливые приборы и мониторы. Идеальная чистота и непередаваемый запах… дыма, но сладкого, плюс ещё несколько растворов, пахнущих фруктовым лимонадом вперемешку с чем-то затхлым и тяжёлым. В последнее время я часто имею дело с «лабораторными крысами» и их «норками».
— Будьте любезны дать мне свою руку, — голос врача дрожит. Такое впечатление, что боится меня. В голове проносится мысль, не шугнуть ли его, поглядеть как он вздрогнет от страха? Ауч. «Старик», кажется, увлекается с тремором и берёт немного больше крови, чем нужно. Её вид вызывает головокружение. — И… извините. Вы, вероятно, встречались с доктором Уэстом. В… своих изысканиях мы часто пересекаемся и помогаем друг другу, так что я… слышал от него об этой видоизменившейся болезни. Вчерашним днём он связался со мной по телефону. Прискорбно, такой способный человек погиб, если верить вашим словам. Честно признаться, его доклад испугал меня до дрожи. В связи с чем прошу прощения за своё ненадлежащее поведение. Я пытаюсь убедить себя, что вы действительно не опасны. Для меня, — он сглатывает. Мне всё-таки стоит попробовать напугать его? Нет. Я слишком устал и мучаюсь от жажды. — Благодарю вас. Очень надеюсь, что ваш вклад поможет создать вакцину. Или… хотя бы понять, какие антитела препятствуют заражению. А сейчас, если вы не возражаете, я бы хотел взять образец с вашего… эхм, одеяния на анализ. — Он берёт какой-то мелкий скребок и ссыпает на чашку петри заражённую и здоровую кровь множества убитых. По всей видимости, излюбленная смесь для всех учёных.
— Только этот образец? Вы разве не собираетесь раздеть нас догола и…
— Вы правы, это обязательно, правда, к величайшему огорчению, скорая весть о вашем прибытии не дала нам основательно подготовиться и в данный момент мы не имеем возможности предоставить вам хоть какую-то одежду. Всё ушло на военные нужды, на Баной. — Он переводит взгляд в сторону предполагаемого положения острова, наверное, и выдыхает. — Мы обязательно придумаем что-нибудь в ближайшее время, а пока вам, невзирая на крайнюю утомлённость, следует выполнить бюрократические требования придирчивой местной полиции. — Он скорее всего улыбается — видно по выцветшим глазам, но напяленная маска скрывает его масляное радушие. — Пройдите обратно в комнату обеззараживания и возьмите вот это. — Учёный протягивает прозрачную маску, похожую на аквалангистскую. — После процесса обеззараживания, дверь откроется автоматически. Тогда и позовёте следующего, — неуверенно мямлит вирусолог. Или иммунолог. Я не запомнил кто из них кто.
Едва затягиваю резинку маски на затылке, как включается аэрозоль и цвет ламп меняется на фиолетовый. Проходит дюжина секунд — специально подсчитывал, гадая, сколько потребуется на полное обеззараживание после вынужденных суток пребывания на карантинном острове. Так ли хороши эти устройства? Убивают 99,9% всех болезнетворных микробов, грибков и вирусов как в рекламе хозяйственных средств? А вышло ли у них «обновление» в связи с недавним Куру-ВИЧ? Эх, вряд ли не узнаю, однако в коридоре за открывающимися дверьми тем временем разворачивается своя драма, смысл которой понятен с первых шумных реплик:
— Мать моя, не верю! Мы только вчера проливали кровь в их глупые пробирки и вот теперь всё повторяется! Что им нужно от нас? Почему бы им просто не поверить нам? Ещё и так долго ждать этих невоспитанных копуш, твою мать! Народ, никто не хочет пить? Я кажется совсем иссох в этой проклятой Гвинее.
— Ето висе закончится. Со временем. Пирошу тебя, потерпи. Мы висе сделали правильно. Они видяти в нас угрозу. Им пиросто нужно убедиться. Дай им виремя.
— Плевать на них. Я засох. Поищу здесь какой-нибудь автомат.
Опять эта парочка. И если чернокожий парень смешит гневным отношением ко всему, что ему не нравится, то китаянка, оказавшаяся секретным агентом под прикрытием, меня только раздражала преувеличенным чувством справедливости, упрямой верой и стремлением ко всему доброму и правильному. Хотя, может, ей сложно осознавать ту свалку аморальности, дикости и кровожадности, в которую превратился прекрасный Баной? Она же, в конце концов, работала там, а смирение с фактом, что теперь того острова не существует, — по крайней мере, в том значении, которое она вкладывает в него — приносит боль.
Внимательно оглядев своих попутчиков в нынешней лишённой радостей повседневности, зло приправленной ожиданием «баловницы счастья» Йеремы (до сих пор не удаётся смириться с опекой спасённой из пещеры дикарки), решаю задержаться на нашем спасителе. Чистая форма, как выделяющая, так и подчёркивающая его подозрительную невовлечённость в инцидент, полный кровожадных мутантов, своим ядовито-оранжевым цветом (меня в своё время обязали носить гадкую серую) кричащая окружению «я преступник, берегитесь!» Однако именно он вызволил нашу группу из неприятностей, составил продуманный план побега, помог с добычей оружия (военный, взламывающий замки?! Странное сочетание, но я решил не придавать тому значения, ведь прохвостка жизнь часто научала разбираться в разных вещах, ведя по самым непредсказуемым дорогам), провёл на крышу девушек безопасным путём и поднял вертушку в воздух, в конце концов! Да он просто душка в среде злоумышленников. Поэтому мне чудится, когда смотрю на него, что кричащая надпись меняется на «Кевин — ваш смышлёный дружок», который явно наслаждается подобием свободы: сидит и дышит спокойно, скользит по сторонам пытливым взглядом, едва скрытым за прозрачными стёклами очков. С виду кажется, он что-нибудь замышляет, но я не даю волю глупым предрассудкам. Хочу верить в хороший исход. Пока судьба обещает именно его.
