— Что ты придумал? — Грейнджер, почему-то занервничав, поёрзала на месте и неуютно съёжилась. С некоторых пор повсюду в темноте ей мерещились очертания высокой тощей фигуры. Иногда по ночам она просыпалась со сбившимся дыханием, и в полусне перед её глазами мелькало бледное, словно лик луны, лицо.

— Мой тебе подарок, — голос Рона прозвучал совсем близко, и матрас рядом прогнулся под его весом. Гермиона пошатнулась, ей в руки опустилась нечто твёрдое и шероховатое. Зажёгся «люмос», заставив не привыкшие к темноте глаза заслезиться.

— Что это? — Гермиона посмотрела на бордовую бархатную обложку и вскинула брови. — Книга?

— Открой, — Рон нетерпеливо улыбнулся.

Хрустнула обложка, и Гермиона похолодела, наткнувшись на счастливые лица своих родителей. Она не могла подумать, что хотя бы одна совместная фотография смогла уцелеть. Здесь ей было четырнадцать, им — чуть меньше сорока. Улыбки искусственно разрезали лица. С некоторых пор счастье казалось Гермионе иррациональным. Она поспешила перелистнуть. На следующей фотографии она, Гарри и Рон были вместе на свадьбе Билла и Флёр. На заднем плане, кривляясь, стоял живой Фред. Гермиона захлопнула альбом.

— Спасибо, — прошептала она.

— Не посмотришь до конца?

— Не сейчас. Рождество — не лучшее время…

— Для чего?

— Для прошлого. Его ведь уже не вернёшь, — Гермиона, чувствуя, как кривится из-за слёз голос, резко замолчала.

— Я не хотел тебя расстраивать, — прошептал он. — Но ведь мы должны справиться с этим. Я, ты, Гарри… Мы должны.

— Конечно, — она улыбнулась сквозь слёзы и положила ладонь на его щеку, поросшую мелкой щетиной. — Конечно.

Он осторожно приблизился и, чтобы не отпугнуть Гермиону запахом алкоголя, задержал дыхание. Прикоснулся к её губам.

— Не возвращайся в Хогвартс, — вдруг прошептал он, приникая к её лбу своим. — Я не хочу тебя терять.

— Ну зачем ты так?

Рон посмотрел на неё с тоской и укоризной, но вскоре помотал головой и порывисто сжал узкие ладони своими — большими и слегка влажными.

— Прости, — он сделал над собой усилие, чтобы улыбнуться. — Я перебрал.

— Ерунда.

— Неправда, — Рон отчаянно мотнул головой. — Поцелуй меня.

Гермиона ощутила, как её сердце сжалось от пронзительной жалости. Она знала, чего стоило Рону весь вечер смеяться и дурачиться, не замечая тяжёлого взгляда Джорджа. Наклонившись, она прижалась к его рту губами, заглушая поток бессвязной хмельной речи. Рон напрягся всем телом и замер на несколько мгновений, а потом его широкая и почти горячая ладонь легла ей на спину. Матрас протяжно заскрипел, когда Рон, неуклюже приподнявшись, навис над ней.

— Я тебя люблю, — сосредоточенно нахмурившись, прошептал он.

— Да, — она рвано улыбнулась, и воздух в её лёгких задрожал. — Знаю.

— Мы можем… — Рон внезапно замолчал, не окончив вопрос.

— Да.

— Тогда…

Неловкие пальцы настороженно пробрались под тонкий свитер. Одна из ладоней испуганно погладила бедро. Рон, путаясь в движениях, принялся расстёгивать пуговицу на её джинсах, а Гермиона чувствовала беспредельную жалостливую нежность и хотела быть той, кто сможет забрать хотя бы часть его боли. Пять минут возни, надрывный скрип матраса — и наконец всё дёрнулось и застыло. Гермиона сцепила зубы, нежно погладила его плечи и прошептала что-то подбадривающее. Рон двигался прерывисто, шумно дышал и изредка целовал её в сухие губы, и Гермиона скрывала улыбкой стиснутые зубы. Когда он закончил, она почувствовала облегчение и ощущение тошнотворной пустоты. Рон чмокнул её в висок, ласково погладил по плечу и обессиленно свалился рядом.

— Тебе было хорошо?

— Да.

— Значит, мы справляемся. Жизнь продолжается, Гермиона, верно? Пока мы что-то чувствуем.

Она смотрела в потолок, хотя ни черта не видела. Обнажённые ноги лизал холод, но на бёдрах ещё чувствовалось инородное тепло. По телу пробежала дрожь, но Гермиона даже не шевельнулась, чтобы укрыться пледом. Внизу кто-то громко расхохотался, но этот звук резко прервался, и Гермиона почувствовала, как тошнотворная тоска вклинилась в горло острым булыжником.

— А ты, — голос Рона звучал так слабо, что его можно было принять за сонное бормотание. — Ты меня любишь?

Гермиона продолжала ровно дышать, глядя в потолок, и слова Рона достигли её сознания значительно позже того, как растворились в воздухе. Тишина разрывала ей сердце, но она чувствовала, как немеют губы. Рон прислушивался ещё несколько минут, потом, то ли решив, что она уснула, то ли отчаявшись услышать ответ, осторожно повернулся на другой бок и, глубоко вздохнув, затих. Гермиона знала, что Рон достаточно захмелел для того, чтобы быстро заснуть. Бесшумно поднявшись, она натянула бельё и джинсы, поправила свитер. Всё это время ей казалось, что Рон совсем не спит и прислушивается, и Гермиона представляла, как с укоризной кривятся его губы. Оставаться в этой комнате было невозможно.

8

Его вырвало прямо в полете. Непривычный организму крепкий алкоголь вкупе с болезненной лихорадкой, охватившей его на высоте свыше ста метров, сделал своё дело. Драко чудом удержал метлу в закоченевших пальцах и, машинально отерев губы, спикировал вниз, туда, где в мутной ночи сияли огни магического Лондона. Он упрямо мчался вперёд, где уже виднелась яркая полоса Косой аллеи, из-за сияния огоньков похожая на реку из лавы. И, уже задев краешком подошвы старую черепицу на крыше одного из магазинчиков, он словно очнулся и вспомнил, почему добирался сюда из далёкого Уилтшира сквозь морозный воздух ночи. Предписанием Визенгамота ему был вынесен запрет на свободную аппарацию, Министерство отслеживало все заклинания, а разрешение на доступ к каминной сети предоставлялось через предварительное прошение. Поэтому, с трудом отыскав свою старую метлу, он покинул чёрные стены менора, боясь, что одна-единственная ночь в западне, наполненной привидениями, окончательно повредит его рассудок.

Немного подумав, он сделал в воздухе крутой поворот и ринулся туда, где даже самая низкая тварь могла себя чувствовать как дома.

Лютный переулок пах гниением и едким пойлом, которое по большим праздникам разливали в тесном тёмном кабачке на углу. Драко спешился и шагнул в тёмную нишу, наблюдая за рваным движением тел в узком переулке. Из пыльной треснутой витрины на битый щебень под ногами смертельно пьяной толпы выползал желтовато-зелёный свет. Изнутри доносились грязные ругательства, и пьяный женский визг сопровождался визгом битого стекла.

Приставив метлу к стене, Драко медленно натянул на голову капюшон и шагнул из тени, тут же вклиниваясь в поток безликих угрюмых теней, наполняющих переулок. Он шёл так быстро, словно имел какую-то цель, однако уже через минуту остановился у тупика и с раздражением обернулся. Вот он — мир, в пределах которого ему было дозволено барахтаться вместе с другими убогими. Драко окинул взглядом лица, выглядывающие из-под широких головных уборов и капюшонов. Все они были серы и совершенно безобразны: гниение душ обращалось гниением плоти и они ходили по земле кусками уставшего мяса. Драко развернулся и пошёл степенным шагом обратно, внимательно оглядываясь вокруг. Чтобы не вызывать подозрений, он свернул в первый же проулок, попавшийся ему на пути, и тут же тревожно замер, услышав истошный вопль совсем рядом.

— Катись, — грубо зарычал кто-то из темноты, и Драко увидел, как сверкнули два жёлтых глаза. Мощное тело оборотня прижимало к стене худую, похожую на едва оживший скелет женщину со спутанными рыжеватыми волосами. Малфой поймал её взгляд и постарался не думать о том, что она хотела сказать своими узкими обескровленными губами, когда он проходил мимо. Длинный переход, похожий на тоннель, пах подвальной сыростью, и Драко спешно шагал вперёд, чтобы поскорее миновать его. Холодная темнота разверзалась под его шагами и волочилась вслед за краями длинной мантии. Наконец впереди показался проблеск, и Малфой увидел тёмную фигуру, привалившуюся к полуразрушенной арке перехода.