— Обосновался? — полюбопытствовал Крюгер, беззастенчиво меня разглядывая. — Ты, кстати, проспал почти сутки.

— Серьезно? — Слегка кружилась голова и мутило, и я откинулся на спинку дивана. — Нихрена себе.

— Что ты делал на митинге? — строго спросил он, скрестив руки.

Я нахмурился, вспоминая. Голова едва соображала.

— Я был в центре. Услышал взрывы — и меня потянуло на площадь. А там увидел тебя и…

— Потянуло, значит, — сухо сказал Фритц и почему-то обреченно вздохнул.

— Я не знаю, как иначе это объяснить. Когда дело касается тебя, со мной такое постоянно. Чувствовал, что мне туда нужно, и все.

Он продолжал внимательно смотреть на меня. Сложно было прочитать что-то в этих бесцветных глазах. Я вдруг понял, что очень давно не виделся с ним вот так, наедине: захотелось протянуть руки, погладить поросший жёсткой щетиной подбородок, коснуться губами широкой шеи, вдохнуть полной грудью его запах…

Когда, черт возьми, я стал так зависим?

— Я понимаю, — медленно произнёс Фритц. — Там, на площади, я тоже тебя почуял. Странно: больше никого я так не чувствую. И мне сразу сносит крышу. Какой-то бред! Твоё присутствие…

— Сводит с ума, — подсказал я.

Фритц криво усмехнулся и подошёл ко мне вплотную.

— На чем мы там остановились? — вкрадчиво поинтересовался он и стянул с моих бёдер полотенце.

Я же в долгу не остался: с силой потянул его за край пиджака, заставив буквально улечься сверху. Он был таким тяжёлым, что из моей передавленной груди вырвался невольный стон. Это, кажется, распалило его окончательно, и он принялся расстегивать свою ширинку и приспустил штаны. Пара мгновений — и он уже был во мне. Я ощущал дрожь его тела, и до странного приятно было тереться обнаженной кожей об его одежду.

— Вот так вот сразу, без п-подготовки? — выдохнул я.

— В прошлый раз ничего не понадобилось, — прохрипел на ухо Фритц и принялся медленно и широко двигаться.

— Это… странно, — простонал я, — обычно… ох… нужна хотя бы…

— Заткнись, — хрипло прошептал он и прикусил за шею так, что я позабыл дышать. К черту смазку и прочее: все случилось так естественно, словно — как бы нелепо это ни звучало — мы с ним были созданы для этого.

— А пожрать здесь можно? — полюбопытствовал я, привстав в ворохе одеял. После длительного диванного марафона желудок сводило от голода.

— Корми тебя теперь… — проворчал Фритц Крюгер, защелкивая ремень на брюках.

— Чего? — вскинулся я. — Раз трахаешь, так хоть корми. Все равно без работы оставил.

— На войне все средства хороши, — пожал плечами Фритц. — Прежней Винтерра уже не будет, так что не переживай за работу. При новом правительстве она у тебя обязательно найдётся.

Его холодная рассудительность снова меня взбесила.

— Что за херня, Фритц?

— О чем ты? — выгнул он бровь, надевая куртку. Мне показалось, он собирался свалить.

— Как тебя туда занесло? — я указал рукой в сторону двери Штаба. — Ты же полицейский. Закон, порядок и все такое.

— Все верно. Но законы нужно менять, если от них нет пользы. И иногда при этом приходится жертвовать порядком.

— И как давно ты сменил сторону?

— Ничего я не менял. Я пошёл служить в полицию в надежде, что все можно решить иначе. Но, как показала практика, исправить текущий порядок можно только силой.

— Какой ещё силой? — я не верил своим ушам. — Вы там с ума посходили, революционеры? Разве мы сюда прилетели воевать?!

— Алиссен! — рявкнул Фритц, и мне пришлось замолчать. Затем он взял себя в руки, нехотя стянул куртку и облокотился на диван рядом со мной. — Я забываю, что ты здесь недавно и многого не знаешь.

— Ну так расскажи мне, и я буду знать. Я же твой «информатор», — я выделил последнее слово. Фритц пропустил это едкую вставку мимо ушей.

— Ты же не думаешь, что здесь все так радужно, как в рекламе, которую крутят на Земле?

— Не думаю, — процедил я, укутываясь в кокон из одеяла. — Я ж не совсем идиот. Но кроме работы я и правда ничего не видел. Такая вот у меня скучная жизнь. А ты так внезапно исчез после нашего последнего разговора! Я боялся, что с тобой что-то случилось.

Фритц мрачно поглядел на меня, словно раздумывал, что на это ответить. Фактически, я признался, что он мне небезразличен. После небольшой паузы он заговорил.

— В тот вечер нас вызвали на Северо-западные рудники, утихомирить взбунтовавшихся рабочих. Нелегко поверить, что в том раю, который рисовался всем на Земле, нашлось подобное место. Парни стали настоящими рабами корпорации, занимающейся добычей металлов. Душные пещеры, обвалы, тяжеленные роботы, постоянно требующие обслуживания, двенадцатичасовые смены и смехотворная зарплата. Корпорация постоянно ужесточала условия: что оставалось делать рабочим, кроме как бунтовать? Любое недовольство было чревато увольнением, а это — прямой билет на Землю. Обратно не хотел никто, тем более те, у кого уже были семьи и дети. Согнали полицию, военных, разрешили применять оружие… — глаза Фритца горели недобрым огнём. — Я видел сомнение в лицах офицеров: не все там такие дураки. Это была очень долгая и тяжёлая ночь, после которой нужно было тащиться на работу и сочинять рапорт для Рамиреса. Тогда я и понял: не могу больше притворяться, что служу интересам Сената и выполнять эти нечеловеческие приказы. А знаешь, сколько таких отдаётся ежедневно? Десятки! Правительство сходит с ума, пытаясь заткнуть все дыры в этом тонущем корабле. Черт возьми, я даже не знаю, с чего начать. Ты знал, например, что с рождаемостью творится какая-то дичь?

Я отрицательно покачал головой.

— Ха, это отдельная тема, — азартно продолжил Фритц. — Катрина говорит, что девочки практически перестали появляться на свет. При том, что здесь женщины беременеют подозрительно легко, даже те, у кого стоял диагноз «бесплодие»! У нас бум рождаемости в последние два года. Но! Девяносто процентов младенцев, родившихся на Винтерре — мальчики. Не кажется подозрительным? Простые люди не особо пока замечают: многие приезжают уже беременные девочками, либо привозят маленьких детей с собой. Но слухи уже расползаются. А что говорить про врачей, которые видят все это лично? Естественно, возникают вопросы. И что делает наш Сенат с докладами врачей? Засекречивает! Всего три года, как налажено переселение, а у нас уже назревает демографическая катастрофа. А они думают только о том, что богатые туристы с Земли, узнав о таком, передумают вливать бабки в свои будущие дома и в казну Города. Учёным запрещено публиковать свои исследования чуть ли не под угрозой смерти. Что мы хотим, говоришь? Честности. Справедливости! Достойных условий жизни и труда! Город был построен не для того, чтобы обслуживать кучку олигархов в их тропическом гнездышке, он был создан для простых людей…

— Что ты имеешь в виду? — спросил я. Фритц уже не был похож на того наглого туповатого сержанта, которого я увидел впервые в свой первый день на Винтерре. Он был красноречив и уверен в себе; его пламенная тирада завораживала. Не здесь он должен был ее произносить, не одинокому голому зрителю, завёрнутому в одеяло, а многотысячной толпе, вроде той, что собралась на Сенатской площади пару дней назад.

— Я имею в виду, что проект «Винтерра» был первоначально создан правительствами трех европейских стран как своего рода ковчег для собственных граждан. Всех, независимо от статуса и материального положения! Первые экспедиции и исследования планеты, создание метеокупола и строительство Города были произведены за счет бюджета наших стран. За счёт налогоплательщиков! Это уже потом каким-то невероятным образом все утекло к частным инвесторам — и началось: курорты вместо социально значимых объектов, виллы вместо нормального, массового жилья, эти чертовы никому не нужные джунгли в одном отдельно взятом районе, упразднение научно-исследовательских институтов и превращение большей части граждан в обслуживающий персонал!

Я слушал его, затаив дыхание. Фритц тяжело опустился на диван рядом со мной и опустил голову.