Мгновенный озноб пробежал по спине. Макс стиснул зубы: нет, все кончилось. Он нашел тихую работу на остаток практики и с газетной шумихой не связан.
Заголовки о крупной техногенной катастрофе в соседней области не сходили с первых полос. СМИ муссировали тему: кто виноват, почему городской бюджет не выделял средства на очистные канализации. Кого-то из чиновников даже осудили – условно. Врачи в больницах откачивали людей с отравлениями ядовитыми газами и тяжелыми металлами – говорили, вода поперла из стоков квартир, из люков.
А потом схлынула.
Кто-то из операторов на станции додумался включить обводную линию и перебросить поток сразу в реку. Вода ушла, но люди пострадали. Начальнику очистных, считай, повезло – он погиб, а то бы затаскали по судам.
Макс сморгнул. Под веками вспыхнула картина: фигура на фоне светлеющего неба, раскинув руки, падает вниз…
Он потыкал кнопки кофейного автомата. Выставил максимальное количество сахара – с недавних пор он терпеть не мог горечь.
Кофейный автомат заурчал, выплюнул в стаканчик горячую жидкость. Макс посмаковал сладость на языке, в горле. Глотнул еще – и закашлялся. Потому что открыл глаза.
В пластиковом стаканчике плавала белесая пенка, закручиваясь в центре в водоворот: знакомый темный смерчик.
Рука дрогнула. Пальцы оцепенели.
– Максим, график продаж падает. А вы кофе распиваете!
Макс поднял взгляд.
Директор смотрел в упор, поджав губы. Свет блестел на лысеющей макушке.
– Вышел на минуту, – пробормотал Макс.
Горячий кофе растекся в желудке. Жар от него пробежал по телу, к ногам и вверх по позвоночнику. Затылок щекотно закололо.
Макс посмотрел на директора. Встряхнуть бы его за грудки, за лацканы дорогого пиджака – впечатать лысой головой в стену. А лучше – в решетку. Вжать лицом в прутья, чтобы мутная пена залилась в оскаленный рот, бензиновая пленка покрыла щеки. Чтобы он задыхался. Чтобы умолял, а вода заливалась в уши.
– Отчет мне на стол через час! – хлестнул голос.
– Да, я сделаю, – заторможенно ответил Макс.
Если подкараулить директора вечером возле всегда пустынного сквера, то все реально. Рядом как раз колодец, в котором постоянно шумит вода. Поднять крышку – пара минут, с его-то опытом на очистных.
Прихлебывая кофе, Макс пошел к рабочему месту. Он больше не замечал, как вихрятся темные водовороты в стаканчике, поставленном на стол.
Оксана Росса
Кровавик-камень
– Сыно-оче-ек! Кровинушка-а!
Полукрики-полустоны черными взъерошенными птицами метались по комнате. И всем было не по себе от чудовищной скорби, что заполонила скромно обставленный домик, вытеснив все светлое, что когда-то происходило в нем. Но надо было смиренно стоять у гроба с распластавшейся рядом женщиной. Невольно впитывать ее боль, мечтая о глотке свежего воздуха. Стараться не смотреть на лицо и шею умершего, изуродованные настолько, что их так и не удалось толком привести в порядок. Получилось лишь прикрыть сосновыми лапами содранную до кости половину лица да спрятать под воротом рубашки дыру на шее размером с кулак.
Зверь порвал? Или лихой человек постарался? Нашедшие Бориса Лисина на опушке Криволесья – и как добрался дотуда с такими-то ранами – твердили, что и то и другое. Лицо умершего сточили зубы, да, но не звериные, а человечьи. И кусок из шеи они же вырвали.
Поверить в это было бы невозможно, если бы не Криволесье…
Слухи – один другого страшнее – скользкими червями ползли по Овражино, оставляя после себя липкий душный след, от которого хотелось бежать куда глаза глядят. Так же как и из этой пропитанной тоскливым ужасом комнаты.
Но надо было ждать, оказывая поддержку – мучительную для присутствующих и бессмысленную для убитой горем матери. Рано или поздно боль притупится – жизнь возьмет свое. А пока надо было ждать…
Гудела стиралка. Из кухни доносилось натужное кряхтенье – старый холодильник с возрастом стал шумным, словно глуховатый дед.
Как Сашка раньше не замечал этих раздражающих звуков? Наверное потому, что они с братом вечно шумели сами – слушали музыку, по-дурацки орали в караоке, телик смотрели. Но все эти звуки исчезли вместе с Пашкой…
Жалобно, словно больной котенок, скрипнула дверь.
– Ты решил насчет поездки? – Мама устало прислонилась к косяку.
Сашка не повернулся на голос. Зачем? Она на него и не посмотрит – как всегда, в последний год ее взгляд при разговоре с единственным теперь сыном сразу устремлялся куда-то вдаль. Хотелось бы Сашке знать, о чем она в это время думает. Как ругалась на сыновей за шум и разбросанные вещи? Как за месяц до Пашкиного исчезновения отходила его мокрым полотенцем за то, что не пришел ночевать?
– К тете Вале или в деревню?
Голос ее – тихий, бесцветный – едва достигал Сашкиного сознания. Выбор до смешного невелик, как между казнью и пожизненным. Тетя Валя сюсюканьем сведет его с ума. А в деревне…
Сашка провел пальцем по столу, оставляя дорожку из пыли, крошек и Белкиных шерстинок. Попытался сосредоточиться на вопросе, чтобы он не растворился в звенящей пустоте, что наполняла его голову. Так же как растворялись голоса учителей и школьные задания. Ах да, деревня…
Там хорошо – речка, рыбалка, посиделки до утра, малина с куста, яблоки десяти сортов.
Но без Пашки все теряло смысл. Кто подстрахует на речке? С кем делиться сладкой малиной? Дразнить Веньку Мухомора, чтобы после с хохотом увертываться от хлестких ударов пастушьего кнута?
– Ну так что? – В мамином голосе, словно молодая трава сквозь холодную землю, пробивалось раздражение. Сашка вздохнул – никуда бы не поехал, так ведь сама наотрез отказалась оставлять его одного на время командировки. Буркнул еле слышно:
– В деревню.
Мама отрешенно кивнула, вышла молча. С подоконника спрыгнула Белка, забралась к Сашке на колени, потерлась о руку курносой мордочкой. Он машинально погладил ее. Что ж, как-то придется вытерпеть эти два месяца.
К вечеру они были в Овражино. Деревня встретила печным ароматом топящихся бань. Суббота – все моются. Даром что в каждом втором доме теперь ванная. Баня – это святое.
Дед Иван ждал у калитки – высокий, прямой и крепкий как столетний дуб. Гонял меж частыми белыми зубами спичку. Волосы – темные, с легким налетом седины. На открытых предплечьях бугрились мышцы. И не скажешь, что деду за семьдесят. За последний десяток лет он даже будто помолодел. В Сашкиной школе сорокалетний физрук выглядел хуже.
– Здравствуй, Наталья, – прогудел дед и перевел взгляд на внука, – здорово, Сашок!
Мама ответила вялой улыбкой, искоса оглядела свекра. У его ног крутилась серая кошка. Заметив в Сашкиных руках переноску с настороженно замершей Белкой, подошла ближе и любопытно привстала. Под гладкой шерстью обрисовался тугой живот.
– Муха опять брюхатая, – вскользь заметила мама. – Куда котят девать будете?
Дед перебросил спичку из одного угла рта в другой.
– Раздадим помаленьку, – протянул узловатую руку, забирая сумки. – Ну что, Сашок? Готов к сезону?
Наклонился, неумело облапив его свободной рукой. Сашка поморщился – этого еще не хватало. Несвойственная деду нежность умиляла и бесила одновременно. Да еще пахнуло чем-то солоноватым, с примесью сладости, словно бы горстью металлических монет, что долго держали в потном кулаке. Сашка скосил глаза – на вороте дедовой майки темнели пятна.
– Хорь попался, я его лопатой угомонил, – подмигнул дед, – замарался чутка. Идемте, Лида уж вся исхлопоталась.
Во дворе пахло скошенной травой и распаренным березовым веником, в доме – свежей выпечкой, картошкой с мясом, оконной геранью и дегтярным мылом. Сашка поставил в сенях кошачий туалет и переноску – пусть Белка осматривается. На широком, как по заказу, подоконнике примостил лежанку, под окно – стойку с мисками.
