– Это скотине столько чести? – насмешливо, хоть и беззлобно осведомился дед.

Сашка промолчал – для деревенских любая животина просто скотина и не более.

– Да пусть возится. – Мама мимоходом взъерошила ему волосы, и он едва удержался, чтобы не увернуться из-под мягкой, пахнущей цветочными духами руки. Дед хмыкнул и вошел в кухню.

Бабушка – низенькая, полноватая, с забранными в пучок волосами – стояла у плиты. Услышав вошедших, оглянулась и, на ходу вытирая ладони о фартук, поспешила навстречу.

Сашка покорно вынес порцию душных объятий и с облегчением плюхнулся за стол. Мама была терпеливей. А может, и впрямь соскучилась.

Дед переоделся в чистую рубаху, достал початую бутылку водки, плеснул по стопкам.

– Да погоди, на стол соберу, – заругалась бабушка.

– Собирай, кто неволит, – отмахнулся дед и повернулся к внуку: – Давай, Сашок, садись ближе, погутарим.

Пока Сашка пересказывал небогатый событиями, о которых уместно упомянуть за семейным столом, учебный год, бабушка с мамой накрыли стол.

– Оставь мальчишку, – шикнула Лидия на деда. – Пусть покушает. Устал с дороги.

И хоть Сашка и не устал, все же с удовольствием уписал две тарелки тушеной картошки. Бабушка готовила вкусно – с зеленью, с чесноком прямо с огорода. Дожевывая, потянулся к пирогу с грибами, но тут она все испортила.

– Миленький. – Бабушка уперла подбородок в сложенные домиком ладони. – Кушает за себя и за Пашеньку, царствие ему небесное…

Сашка чуть не подавился.

– Спасибо… – пробормотал он, поднимаясь, – я пойду.

– На здоровье, золотой. – Бабуля и не заметила перемены настроения внука. Мама смотрела в окно пустым взглядом. Только дед ощупал Сашку внимательными глазами.

Выходя, Сашка услышал, как мама всхлипнула, и поспешно отсек дверью все эти сопли-слезы. Да Пашка бы ржал как сумасшедший, если б увидел, что он тут нюни распускает.

Соскучившаяся Белка робко мяукнула. Сашка сел на корточки, почесал пушистую мордочку через дверцу.

– Выпустил бы. – В сени вышел дед. Голос у него был что полевой ветер – насыщенный, терпкий, будящий воспоминания. Противясь им, Сашка внутренне сжался, пытаясь отстраниться.

– А Муха обидит?

В кухне засвистел чайник. Там же еще пирожки с прошлогодней засахаренной брусникой, подумалось Сашке. Вспомнились большие корзины крупных, пронизанных солнцем и пахнущих лесом рубиновых бусин. Почти полная его и та, что с верхом, – Пашкина. Брат всегда был шустрее, смелее. Сашка закусил губу – как он ни старался, воспоминания рвались сквозь выставленный заслон…

– Муха у нас что валенок. Да и в дом мы ее не пускаем, – успокоил дед. – Выпускай.

– Ладно… – Сашка откинул дверцу.

– Ну, в баньку? – Дед улыбнулся, и Сашка неожиданно для самого себя шагнул к нему и уткнулся в крепкую, словно дубовая столешница, грудь. Воспоминания прорвались лавиной: вот дед учит их с Пашкой – тогда еще совсем мелких – рыбачить; за вечерним чаем травит байки о таежных походах: как набрел на блуждающую жилу кровавик-камня, встретил говорящего зверя или какое-то иное диво… После того как в лесу погиб отец, дед заменил его двум осиротевшим пацанам.

– Все будет хорошо, время все перемелет, – гудел дед.

Сашка шмыгнул носом и вдруг через мятно-березовый аромат чистого белья уловил тот же слабый запах, что удивил его по приезде. Медленно, чтобы выглядело естественно, он отстранился. Украдкой ощупал деда взглядом – из одежды на нем лишь трусы, в руках полотенца, все наглаженное.

– Ты как? – Дед взглянул сверху вниз, в карих глазах Сашке почудился вспыхнувший интерес. Отчего-то захотелось отойти, скрыться от этих по-волчьи внимательных глаз.

– Нормально, – он небрежно отмахнулся. – Ты иди, а я Белку тут получше обустрою. Можно мне доску какую-нибудь? Я ей когтеточку сделаю.

– После баньки сделаешь. А то и с утреца. – Дед смотрел, улыбался.

Не уйдет, понял Сашка. Проще согласиться.

Возле бани его ждал неприятный сюрприз. У будки, где прежде жила похожая на овчарку Дина, сидела молодая лайка. Увидев людей, дружелюбно закрутила хвостом-кренделем.

– А Дина где? – потрепав собаку по голове, удивился Сашка.

– Сдохла, – равнодушно пояснил дед. – Болела.

– Ясно… – Сашка шагнул вслед за ним в темноватое нутро предбанника. Раздеваясь, глянул в оконце – собака смотрела на раскинувшийся за огородом лес, перебирала передними лапами. Наверное, мечтала о снующих там белках и зайцах. О том, как было бы здорово погонять их, а не сидеть здесь, на цепи…

Дед открыл дверь в парную. Дохнуло жаром. Сашка нырнул внутрь, забрался на полок, съежился от пахнущего ромашкой и березой обжигающего воздуха, когда дед щедро поддал на каменку.

Жар пробрал до костей, мгновенно растопив едва родившийся внутри и не успевший набрать силу холодок.

А после распаренный Сашка завалился в постель. Наволочка и простыня приятно пахли сухими травами – бабушка всегда перекладывала ими белье в шкафу.

Сашка лежал и смотрел в беленый потолок. Как обычно, к ночи в голову полезли дурные мысли. Да еще близость к предполагаемому месту несчастного случая, что приключился с Пашкой… И та самая мысль, что раз за разом замыкала круговорот остальных.

А ведь тела-то так и не нашли.

Повторил судьбу отца, шептались деревенские. Но если отец погиб одиннадцать лет назад, то с момента Пашкиного исчезновения прошло лишь десять месяцев. А значит, крохотная надежда могла существовать. Пусть и только в Сашкиной голове.

Заснуть не получалось. Привычным к плотным жалюзи глазам мешал проникающий сквозь занавеску лунный свет, а отвернувшись на другой бок, Сашка встречался взглядом с собственным отражением в большом зеркале на дверце шкафа. Он закрывал глаза, но, зная, что на него смотрит тот, другой, не выдерживал и открывал их. И уже из зеркала смотрел не он, а его близнец, отличающийся лишь чем-то неуловимым. Немного старше, капельку выше, с чуть более резкими чертами лица. Да это же Пашка…

– Привет… – шепнул он в темноту. Отражение дрогнуло и, приподнявшись, село на кровати. От этого зрелища весь накопившийся в теле банный жар испарился, будто и не было. Сашка сглотнул. На зубах хрустнул лед.

Отражение встало, шагнуло вперед и остановилось, словно перед невидимой преградой. Пашка ощупал препятствие ладонями, дохнул на зеркало, и оно затуманилось. И с той стороны одна за другой появились буквы, сложившиеся в зеркальное «привет»…

Сашке стало так жутко, как бывало в далеком детстве, когда они с братом, наслушавшись страшных историй о вампирах и оборотнях, не могли заснуть и, лежа в постелях, еще и специально пугали друг друга. Пашка обычно засыпал первым, а Сашка долго лежал, натянув одеяло до самого подбородка, вслушиваясь – не послышится ли хриплое дыхание притаившегося в углу волколака? Не мелькнет ли на улице размытая тень и не скрипнет ли приоткрываемое бледной рукой ночного гостя окно?

Он резко отвернулся, трусливо спрятавшись от призрака брата под одеялом. Зажмурился и под дикий стук сердца принялся думать о солнечном дне, который вот-вот наступит. О серебрящейся под солнцем реке, где стайками снуют серо-зеленые колючие ерши и красноглазая прожорливая плотва, а меж утонувшими в тине замшелыми корягами таятся исполинские щуки. О лесных просторах, где непуганые грибы жемчужными россыпями устилают усыпанные хвоей и листвой поляны…

Он думал обо всем подряд и наконец уснул…

…А ночью Пашка явился уже не отражением, а во плоти. Сел в ногах, уставился совой – пристально и не моргая. Сашка, почувствовав, как прогнулась кровать, проснулся и уставился в ответ, соображая, снится ему это или нет. Вокруг густой пеленой висела тишина – ни холодильника, ни звуков улицы. А Пашка смотрел и улыбался странной, будто приклеенной улыбкой…

– Как у тебя дела? – наконец спросил он.

– Нор… мально, – запнувшись, выдавил Сашка.

– Расскажи что-нибудь, – неожиданно попросил брат, и его глаза зажглись предвкушением, – в этой темной яме совершенно ничего не происходит.