Именно они и разбили морок — в первые несколько секунд он верил, что Оксану все-таки похитил какой-то психопат. Но какой психопат мог сначала так неряшливо, дилетантски убить двух человек, а потом так аккуратно и тактично подрезать девушке уголки губ?

Даже он резал Мари глубже. Уже мертвой — он обещал не делать больно. Ему и не хотелось уродовать ее, но это была не его история и не его жертва.

Лера достала из кармана пудреницу, открыла и с нежностью посмотрела в мутное от царапин зеркальце.

— Будешь? — спросила она, кончиком ножа приподнимая лоток с пудрой и поддевая порцию порошка.

Виктор только мотнул головой, хотя на самом деле ему мало чего хотелось так сильно, как вернуть все запасы, что у него были, и принять разом.

Лера достала из сумки кошелек, а из кошелька — лезвие, и с тихим скрипом расчертила на зеркале дорожку. Виктор с умилением смотрел на нее и думал, как же все-таки сильны родственные связи.

— А ты? Вот, твоя подружка умнее, и нос разбитый не мешает, — улыбнулась Лера, делая вторую дорожку. — Зря отказался, — удовлетворенно прошептала она, откидываясь на стуле.

— Я сказал тебе от всего избавиться, — хрипло ответил он, глядя, как постепенно расширяются ее зрачки.

Глаз Ники он не видел — их закрывал огромный желтый логотип.

— А чем мне заниматься, пока тебя нет? Порнография, шоколад и трава — главные радости одиноких женщин, — промурлыкала Лера, потирая нос.

— То-то я смотрю у тебя на зеркальце целый стог.

В ванной шумела вода.

Оксана оставила на кухне грязную лужу, кровавые разводы на ламинате и запах сырой ткани.

Полчаса назад Виктор, с трудом сдерживаясь, за руку отволок туда Оксану, отобрал венок и велел привести себя в порядок. С ней осталась Полина, пытавшаяся хватать его за руки и что-то говорить. Он пообещал, что сейчас вернет венок на место и утопит Оксану в ванне, если мать еще раз до него дотронется. В общем-то он именно так и собирался поступить, но позже.

Сейчас он достал из-под стола зеркало и поставил его к стене напротив себя.

— Знаешь, мне проще ширнуться, а не смотреть на гребаную спинку кресла, — с неприязнью сообщил он, заметив, как побледнела и подобралась Лера.

— Ты хочешь, чтобы он с нами говорил?!

— Хочу, — отрезал Виктор. — У нас тут… семейные разборки. Поэтому будь добр, покажись.

Мартин бросил быстрый взгляд на Мари.

— Придется, котеночек. Будешь его обманывать — не хватит сил на последний акт.

— Ты ничего не можешь сделать, верно? — безнадежно спросил Мартин.

Она развела руками.

— Хорошо еще, что он меня не видит.

Мартин, вздохнув, поднялся с кресла и привычно сел в проеме.

Виктор молча смотрел на лицо, заменившее его отражение. Он впервые видел этого человека — почти полностью седого, с заострившимся носом и тонкими сухими губами, растянутыми в ломаной усмешке. Сюртук, пыльный и мятый, висел на нем мешком, а глаза потеряли цвет. Виктор с ужасом подумал, что смотрит на какое-то уродливое отражение собственных грехов, беловолосое и светлоглазое, с угрюмыми марионеточными морщинами и колючим взглядом воспаленных старческих глаз.

— Что с тобой? — наконец спросил он, как ему казалось, совершенно равнодушно.

«Время безжалостно», — ответил мужчина голосом Мартина. Виктор разглядел несколько каштановых прядей над его лбом.

— Ты умираешь.

Краем глаза он заметил, как вздрогнула Ника.

«Что тебя удивляет? Ты знал, что этим кончится, не-так-ли?»

Вода больше не шумела, но Виктор не мог вспомнить, что это значит. Он смотрел в зеркало и чувствовал, как распускается в легких ледяная колючая тьма. Этого ощущения он не испытывал даже от самого крепкого табака, и оно было восхитительно.

— Тогда все проще, не-так-ли? — спросил он, касаясь рамы.

— Что он тебе говорит? — с неприязнью спросила Лера.

— Что умирает.

— Какое счастье, — выплюнула она. — Воображаемый туберкулез от твоего курева? А я говорила, что не надо курить две пачки в день за маму, за папу и за Мартина. А ты не смотри на меня так, я знаю, что он тебе нравится. Так от чего умирают воображаемые люди?

— От старости, — нехотя признался Виктор.

— Чудно, солнышко, — Лера улыбнулась Нике. — Ваш роман трагически оборвала воображаемая импотенция.

«Она мне нравится! — взвизгнула Мари. — Хорошая девочка, славная! Слушай, котеночек, а давай…»

Он жестом приказал ей замолчать, надеясь, что не придется говорить вслух. К его удивлению, Мари послушалась.

— Кстати, если тебе надо — я забрала пистолет, — сообщила Лера, продолжая блаженно щуриться.

— Зачем?!

— А ты что, хотел чтобы я тряпкой половой отмахивалась, если к нам какой-нибудь полоумный припрется с охапкой венков?!

— А если милиция?!

— Я купила фальшивые документы и отложила денег на взятку, — пожала плечами Лера.

— И где он?

— У тебя в комоде, в ящике с бельем. Или надо было положить в кастрюлю тухлого супа, как…

Виктор со стоном опустил голову на скрещенные руки. Он понимал, что Лера просто нервничает, но происходящее становилось все абсурднее, а от запаха благовоний даже при открытом окне болела голова и першило в горле.

«А как ты думаешь, почему твоя мать начала их жечь? — тихо спросил Мартин. — Не хочешь сходить проверить?»

Он поднял глаза и покачал головой. Конечно, он не хотел. Но Мартин был прав, хотя Виктор и так прекрасно знал, что там найдет. Очередное доказательство того, что его сестра не слишком изобретательна.

Перед тем, как идти в комнату матери, он зачем-то зашел в свою спальню. Выдвинул ящик комода, взял в руки пистолет, повертел, словно пытаясь убедиться, что он настоящий, а потом положил обратно и задвинул ящик, пообещав себе избавиться от оружия при первой возможности.

Тихо прошел мимо ванной, где теперь шумел фен, открыл дверь в спальню матери.

Резкий сладковатый душок не могли скрыть даже благовония. Морщась от отвращения, Виктор принюхался. Открыл шкаф и отшатнулся, почему-то ожидая, что ему на голову повалится одежда.

«Смотри, у них все тряпки по комнате раскиданы», — тихо заметил Мартин. Виктор нехотя оглянулся.

Одежда лежала стопками на столе, была развешена на стульях, кучей лежала на кровати. Даже с карниза свисали вытянутые капроновые колготки. Рядом висели длинные черные спирали. Приглядевшись, Виктор разглядел ленты, густо облепленные мухами.

— Меня тошнит, — беспомощно пробормотал он, на миг почувствовав себя ребенком, ищущим поддержки друга.

«Хочешь, я?»

Он покачал головой и заглянул в шкаф. Запах становился все навязчивей. Шкаф был заполнен черными, туго завязанными пакетами.

— Если там дохлое зверье — я не переживу, — мрачно сообщил Виктор.

«Если бы это было так — тут воняло бы так, что мы дышать бы не… слышал?!»

Из шкафа доносился едва различимый шорох, редкий и неритмичный.

— Чтоб меня, это ваши треклятые сynomyia mortuorum?!

«Не говори ерунды, чтобы опарыши так шуршали — труп должен буквально ими кишеть».

Виктор, брезгливо морщась, вытащил несколько пакетов — легких и мягких, видимо, набитых одеждой. Под ними обнаружилась коробка с логотипом косметической компании. Вокруг строгой тонкой «А» темнело влажное пятно.

Сладковатый душок разложения, вплетавшийся в пропитанный благовониями мрак, превратился в густой трупный смрад.

Шорох доносился из коробки. Виктор, проклиная себя за малодушие, вытащил ее в пятно серого света, пробивающегося через мятую тюлевую занавеску. Заглянул внутрь, и остался стоять, склонившись над коробкой, не замечая, как пара мух вьются вокруг его головы.