— Вот тут, тут и тут… — тихо сказала она, кончиком пальца рисуя линии на своем лице — от уголка глаза к виску, от крыла носа к подбородку и перечеркивая лоб. — А тут… смотри, котеночек, — Мари подалась вперед, протянула руку и коснулась его затылка. Прикосновение отозвалось короткой электрической болью, и она тут же отстранилась, протягивая ему раскрытую черную ладонь, на которой лежали несколько белоснежных волосков.

— Я знаю, что у меня есть седина, — равнодушно ответил он. В другое время он может посмеялся бы над тем, как нелепо заботиться о внешности человеку, которого никто не видит.

— У тебя там вот такая полоска, — она показала три пальца. — Знаешь, что это значит?

— Воображаемые люди тоже стареют? — спросил он, все же касаясь своего лица там, где показала Мари. Ничего необычного он не почувствовал.

— Посмотри на себя в зеркало, когда сможешь. Это морщины, Мартин, глубокие. Ты седеешь. Стареешь. Отдаешь себя чтобы его обманывать, и каждый большой обман тебе стоит… Понимаешь, что это значит?

Он покачал головой, хотя прекрасно понимал, что это значит. Мари встала и несколькими резкими движениями отряхнула юбку.

— Ты умираешь, — зло выплюнула она. — Скоро будешь выглядеть как чертов портрет Дориана Грея в конце книжки, а потом сдохнешь у себя в кресле! Вот ведь будет зрелище — у человека раздвоение личности, а его вторая личность — мумифицированный труп!

— Я умру не раньше, чем закончу, — отрезал Мартин, не отрывая взгляд от переливающейся красной мути перед ним.

— Откуда ты знаешь?! Ты разве не обещал этой девочке, с которой так трогательно обжимался в коридоре, что спасешь ее?!

— Обещал, — не стал отпираться Мартин. — И спасу. Тебе не о чем переживать.

Мари смотрела на него сверху вниз, и ее глаза светились как два осколка бутылочного стекла перед пламенем свечи.

— Ты правда собрался умереть?! В чем тогда смысл спектакля?!

— В том, что не она меня убьет, — Мартин улыбнулся и вытянул перед собой руку. На тыльной стороне ладони виднелись несколько темных пятен, похожих на брызги, зато порезы под платком почти зажили. — Ты же знаешь, что мы расплачиваемся за свои истории. За каждую из своих историй, а чтобы финал был по-настоящему красивым иногда требуется вся наша жизнь. Ты теперь бессмертная Офелия, а я буду, — он медленно опустил руку, — безымянным мертвецом. Мы оба получим тот финал, которого на самом деле хотели.

По лицу Мари катились частые слезы, в которых растекались багровые отблески. Казалось, что она плачет кровью.

…

Звонок раздался среди ночи. На этот раз его первым услышал Мартин и ударил кулаком по косяку.

«Вставай!»

Он знал, что звонить может только Лера, и что вряд ли она хочет поговорить о крошках на ламинате.

Виктор проснулся от голоса Мартина и полоснувшей головной боли. Не сразу понял, что звонит телефон, но трубку снял еще до того, как это осознал.

— Друг твой приходил, Дима, — сообщила Лера безо всяких приветствий. В ее голосе дрожала истерическая веселость. — Диски забрал, которые ты ему советовал.

— В синих конвертах или в белых? — уточнил он, стряхивая остатки сна.

— И в синих забрал, и в белых, и еще те, которые у тебя под кроватью вместе с фольгой лежали. Ну ты знаешь, Дима же ужасный… синемафил.

Мартин почувствовал нарастающее раздражение Виктора и перекатывающийся под кожей горла страх.

— И что? Какого хрена он вообще поперся ко мне домой?!

— Обсудить фильмы, — ласково ответила Лера. — Сказал, что качество записи плохое, с помехами.

— Врет, везде лицензированные копии. А не нравится — пусть на рынке в ларьках покупает, с бошками чужими на экране и разговорами в звукоряде. Деньги оставил?

— Оставил. Половину.

— Вот гондон, — закатил глаза Виктор. Тревога медленно отступала, голос сестры перестал казаться таким истеричным. — Ладно, главное диски забрал — Оксана маленькая еще такое смотреть, а то вдруг бы нашла. Или еще кто-нибудь… нашел.

— Он сказал, что ты похож на Броди из «Реквиема по мечте», — прощебетала Лера, не заметив его последних слов.

Виктор почти минуту пытался вспомнить эпизодического персонажа морализаторского фильма, который сам не помнил зачем смотрел, но так и не смог.

— Он разве не черный?

— Он мертвый, Вик, — напомнила Лера. — Его убили, вспомнил? Дима сказал, что когда ты вернешься — может с тобой пересмотреть.

— К черту это старье, Лер. Если еще припрется — скажи, что у меня есть прекрасная запись «Хостела». Лицензионная, смотришь — и как будто на себе все чувствуешь, — сорвавшись, прошипел Виктор. — И если ему надо поговорить о высоком, о кино там, влиянии Бетховена на жанр антиутопий, творчестве Кубрика и прочем дерьме — пускай ко мне обращается.

— А ты уверен, что это ты с ним «Хостел» будешь смотреть, а не он с тобой? Лучше погости еще у папы, ладно?

Теперь страх занимал почти все сознание. Не мутил его, наоборот — обострял, делая каждую деталь, каждое слово особенно ярким.

— Я пришлю денег, Лер. Приезжай… в гости, — с трудом сказал Виктор. — Тут замечательно, цветочки скоро распустятся. Я тебе озера в лесу покажу, в театр сходим, — он невесело усмехнулся. — Приезжай ладно? Я за тебя очень… я скучаю.

Он достал сигарету из пачки и заметил, что рука мелко дрожит.

— Не могу, Вик, прости. У меня… учеба скоро, маме надо помогать и Оксане тоже. Им кроме меня никто цветочки не покажет и в театр не сводит.

— Тогда вместе приезжайте, тут… большой дом. Я уже… сходил куда надо, везде отметился, если ко мне приедет семья — ничего не случится. Пожалуйста, Лер. А я через несколько дней съезжу и разберусь… с дисками.

— А ты со своими предпочтениями разобрался? Я, знаешь ли, не очень хочу смотреть «Хостел», не люблю ужастики…

— Лер, ты думаешь я с тобой могу так поступить? — отбросив конспирацию спросил он.

— А ты что думаешь? К тому же… Вик, ты зовешь нас втроем, но спрашиваешь «могу ли я с тобой»… — Лера замолчала, и Виктор слышал только тихий шорох помех. — Прости, — наконец сказала она. — Я останусь здесь пока… пока не решится вопрос с… ты знаешь с чем. И на глухой хутор смотреть цветочки не поеду. Мы не поедем. Выздоравливай скорее, ладно? Мне очень тебя не хватает.

Она положила трубку не прощаясь.

Мартин молча выслушал все, что Виктор говорил в стену, и каждое слово обжигало горло яростью.

— Ты слышал?! — наконец обратился он к Мартину. — Ты слышал, этот выродок приперся ко мне домой угрожать моей сестре! Сколько дней прошло, как я его послал — он что, все это время утирался?!

«Я думал, ты все раздал перед тем, как ехать», — уточнил Мартин.

— Нет, не все. Ты что думаешь, так просто взять и вернуть всем поставщикам и распространителям всю дурь?! Но я, черт возьми, только поэтому до сих пор не сижу рядом с малолетними идиотами с которыми работал — я не зарывался, не хапал больше, чем мог реализовать, думал головой и сам не… почти не употреблял. У меня все отлажено, черт, как не вовремя…

«Но ты же когда ввязывался во все это чем-то думал. Ты же приперся с криками, что ты Бог и тебе все можно. Под этим же было что-то кроме ироничного цитирования пьески Мари? Так расскажи мне, дорогой друг, какой у тебя был план на такой случай?»

— Не было никакого плана. Мне еще шестнадцати не исполнилось, у меня была дырка в башке, в которую ветер задувал и самомнение размером с дом, — обреченно признался он. — Нужны были деньги, моя полоумная мамочка развела вокруг полную разруху, Лера еду в магазинах воровала…

«Слушай, давай опустим эту часть, — попросил Мартин. — Если любого малолетнего барыгу, сегодня, десять лет назад и через десять лет, поднять среди ночи и спросить на кой он в это ввязался, он скажет вот именно это. Буди Нику, отстегивайся, и поехали разбираться с твоими друзьями».