Виктор видел, что она счастлива и влюблена. Он пил эту любовь из ее рук, собирал губами с ее лица, но не мог усмирить рвущейся изнутри тьмы. Потому что любви ему было мало.

Он привык к тому, что его любят. Все детство даже в самые черные моменты его согревала любовь Мартина, представлявшаяся ему раскаленной искрой под сердцем. У него не было повода сомневаться в этой любви. Риша любила его, искренне и самозабвенно, до тех пор, пока он не совершил самоубийство, перерезав себе горло и упав в ледяную воду рядом с Мари.

Никаких искорок. Никаких цветов.

«Покажи мне», — потребовал Мартин, почувствовав очередной момент слабости.

Ему нужна была правда, Виктор понимал это. Не только ядовитая пытка в темноте, полной ледяной воды.

— Смотри, — покорно кивнул Виктор.

Он лег на спину и запрокинул голову.

— Мартин?

«Что?»

— Я правда любил ее, — сказал он закрывая глаза.

Эту память он не хоронил и не запирал. Она была его спасением, лучом маяка, который стоял на скале посреди штормового моря. Маяк вел к гибели, черные скалы щерились в беснующуюся воду, но он не хотел переставать верить этому белоснежному лучу.

…

Лера узнала не все. Ника приходила рисовать и днем, только предпочитала небольшую полянку в глубине парка.

Рисовала она другую картину, не ту, что по вечерам.

При свете она выглядела совсем иначе, будто тоже делила тело со второй душой. Исчезла строгая меланхоличная девушка в черном пальто. Днем она одевалась ярко, нарочито, вызывающе ярко. Виктор не решался подойти к ней и молча наблюдал издалека.

Ника убирала волосы в высокую прическу, закрепляя ее заколкой с огромным красным цветком. В тон цветку подводила губы красной помадой — на белом лице этот яркий акцент выглядел устрашающе, но Виктор каждый раз ловил себя на том, что смотрит именно на ее губы. Другой косметики на лице не было.

Она носила длинные пышные юбки, украшенные этническими узорами, широкие пояса и блузки с летящими рукавами, которые во время работы закатывала выше локтей. На груди, на длинной цепочке болтался огромный деревянный «пацифик». Эта не то цыганская, не то хипповая пестрота была непривычна. Она почти раздражала Виктора, которому была понятнее девушка в черном, замкнутая и отрешенная. Эта Ника — живая, пестрая, совсем не похожая на Ришу, словно обманывала его ожидания.

Когда она рисовала — полностью растворялась в работе, надевая наушники и погружаясь в картину. Виктор проверял — Ника не слышала его шагов и не обращала никакого внимания, даже если он становился за ее спиной и заглядывал через плечо. Главное — не бросать тень на картину и не загораживать свет.

Как-то раз он увидел в лежащем на траве раскрытом эскизнике серые очертания морских пейзажей.

«Мартину бы понравилось», — каждый раз думал он, и каждый раз раздраженно отметал эту мысль, заставлявшую его почти ненавидеть эту девушку, у которой была одна с Мартином мечта.

А еще у нее было письмо.

Может быть, Мартин положил на бумагу кусочек своего сердца. Виктор знал, это было так в его манере — разорвать себя на куски, чтобы спасти кого-то. А в том, что Мартин спасал Нику, Виктор не сомневался ни минуты.

Эта игра надоела ему быстро. Хотелось действия. Разгадать тайну. Узнать, что она рисует у пруда — вечером он не осмеливался приблизиться, чтобы не спугнуть ее зыбкого уединения. Он хотел появиться на сцене, как учила Мари — ярко, выбросив в зал единственной зрительнице запоминающийся образ, историю-крючок в прологе, который будет медленно впиваться в сознание и подсечет в финале. Главное — чтобы зрительница не теряла иллюзии, что всегда может покинуть зал.

Ему нужен был план. Повод подойти к ней и заговорить.

Повод пришел к нему сам.

Виктор, не сопротивляясь, вспоминал вечер, когда он возвращался домой из парка. Шел ледяной дождь, бросавший воду под ноги крупными, частыми каплями. Пустую улицу освещал только тревожный желтый свет фонарей, растворявших зыбкий свет в дождевой мороси. Виктор радовался, что догадался взять зонт. Идти, подняв воротник и мрачно смотреть по сторонам, иногда отбрасывая со лба намокшие светлые пряди может и было бы эффектнее, но сейчас не до театральных жестов. Зрительница давно зашла домой и сейчас наверняка сидела у окна в полутемной комнате, и тусклый свет монитора едва освещал ее лицо. Виктор видел эту картинку так ясно, что ему казалось, что он снова стоит у Ники за плечом и чувствует едва уловимый запах ее духов — кофе, лаванда, сухая трава.

Он шел, глубоко погруженный в свои мысли, и заметил, что идет не один, только когда что-то мокрое коснулось его ладони.

— Какого черта… надо же, как интересно.

Рядом с ним под зонтом стоял пес. Большой, рыжий, мокрый насквозь, с карим взглядом, полным тоски. Виктор даже вспомнил название породы — ирландский сеттер.

— Потерялся? Выгнали? — вкрадчиво спросил он, опускаясь на колени. — Как тебя зовут?

Подцепил пальцем бирку на ошейнике. Имя на бирке вспыхнуло в сознании красным сполохом и расползлось в горле хриплым истерическим смехом. Виктор стоял на коленях перед собакой посреди залитой водой улицы и хохотал, опустив зонт. И никак не мог остановиться. Вода стекала за воротник, лилась на лицо, но ничуть не остужала лихорадочного веселья.

— Ты… ты точно шел ко мне, — наконец выдохнул он, гладя длинные, висячие уши пса. — Только подумать, тебя зовут Генри! Поможешь мне? Ты хороший мальчик, верно? — проникновенно спросил он, протягивая ему руку словно для рукопожатия.

Генри вильнул хвостом и подал ему лапу. Виктор сжал ее, грязную, мокрую, но почему-то теплую, словно заключая договор.

— Пойдем со мной. Пойдем домой.

Если бы пес бросился бежать — он не стал бы ловить. Он не стал даже придерживать ошейник, предоставив Генри идти за ним самому. Потому что упирающийся и скалящийся пес был не нужен. Но он дошел за ним до дома и сел на пороге, не покидая коврика у двери и не пачкая светлый ламинат.

— Совсем с головой не дружишь? — вяло спросила Лера, выпуская ему в лицо прозрачный сигаретный дым.

— Это Генри, — сообщил Виктор, потрепав пса по голове. — Его надо помыть и покормить.

— Просто прекрасно, — меланхолично ответила Лера. — Генри. Думаешь, в нашем дурдоме не хватает собаки?

— Солнце мое, если я говорю, что с нами будет жить собака — значит, она с нами будет жить, — Виктор снял пальто и сунул его Лере.

Ночью пес устроился у него в ногах. Виктор не стал его прогонять — ему казалось, так правильно. Выполнить любое желание пса, который хотел быть рядом со своим новым хозяином.

…

Виктор открыл глаза. Потолок все еще был серым. Он следил, чтобы в комнате даже днем не было светло, если он этого не хотел. Серый свет его успокаивал.

«Что было дальше? Где пес?» — спросил Мартин, и он не чувствовал ни одной его эмоции, кроме отстраненного любопытства.

Виктор почувствовал, как к горлу подступает завязавшаяся тугим узлом тошнота.

— Я…

«Кажется, я знаю, где собака, — устало произнес Мартин. — Не стыдно?»

— Нет, — с вызовом ответил он.

«Врешь», — мрачно усмехнулся Мартин.

…

— Генри! Генри, мальчик, что с тобой?!

Виктор стоял на коленях перед умирающим псом, прямо в грязной луже, не жалея дорогих брюк. Пес хрипел, бестолково суча лапами по воде. Виктор старательно отводил взгляд, чтобы не видеть желтоватой пены, стекающей по морде. Он прислушивался к приближающемуся частому перестуку каблуков и с трудом подавлял желание улыбнуться.

— Господи, какой кошмар! Что вы замерли, нужен ветеринар!

— Съел… что-то с земли подобрал и съел… — бестолково прошептал Виктор, поднимая полный ужаса взгляд. Ника стояла перед ним, придерживая подол темно-зеленой юбки и впервые смотрела прямо ему в глаза.

— Вам никто не говорил про намордники?! Есть машина?

— Есть… да, да, есть машина! — воскликнул Виктор, подхватывая пса на руки. — Вы не покажете, где здесь… я приезжий, не знаю, что…