«Я тебе потом много расскажу о том, что думаю», — прошипел он в ответ, пожалев о сорвавшейся брани.

— Мы же договаривались. Если ты не хочешь жить — я тоже не стану.

«Это шантаж и блеф», — категорично заявил Мартин.

Он чувствовал, как в груди медленно разгорается бешенство. Виктор расставил красные флажки и начал облаву, выпустив его, только убедившись, что бежать будет некуда. Мартин словно раз за разом натыкался на флажок или рядом с ним земля взрывалась выстрелом. Нет выхода. Но право оборвать собственную жизнь, как и право на убийство, которое так легко присвоил себе Виктор, он не мог у Мартина отобрать. Оставив ему лишь один путь, завязав петлю, он не мог отобрать право ее использовать.

Виктор притянул Нику к себе. Мартин почувствовал, как в душе Виктора, в тщательно выстроенной обороне, на темно-зеленом образе Милорда расползается черная смолянистая брешь. Он прижимал Нику к себе совсем как Мартин недавно и холодно усмехался из-за ее плеча.

Потом сел на край кровати, задрал ее рукав и коснулся губами запястья.

Мартин молчал. Ему было нечего сказать, только желание убить Виктора стало сильнее.

Тонкая кожа была исчеркана шрамами. Частыми, беспорядочными. Виктор чувствовал их, касаясь губами, словно грубые теплые нитки, изуродовавшие прохладный шелк. Мартин успел заметить и поперечные, и продольные разрезы. Значит, ее спасло только чудо. Значит, она резала не думая, в истерике, может быть даже в темноте. Чаще, глубже, лишь бы только наверняка…

«Ты ее заставил?! Это ты своими играми ее довел?»

«Я же говорил — я убедился в том, что она точно подходит для игры».

В мысленном голосе Виктора было еще больше мурчащих ноток. «Игр-р-ра». Мягкое, вибрирующее слово.

Ника отстранилась. Посмотрела ему в глаза и медленно забрала руку.

— По тебе я не скучала.

— Я знаю, солнце мое, — усмехнулся он. — Скажи ему, чтобы он в следующий раз включал теплую воду, хорошо? Я, несмотря на его надежды, не умру от пневмонии.

— Скажу, — пообещала она и улыбнулась.

«Она чувствует перемены, даже не видя и не слыша его, как сбой тональности в мелодии. Отлично, просто прекрасно».

Ни следа не осталось от влюбленной девушки с серо-голубым взглядом. Ее улыбка теперь ничем не отличалась от улыбки Виктора, а глаза были полны едкого холода.

«За этим столом мы вчетвером. Я, Ника, Виктор и его чертов Милорд. И я один не понимаю, во что мы играем и не вижу значений на картах. Предположим, что это, к примеру… бридж. Может, удастся поторговаться», — подумал Мартин, глядя в проем.

Ника смотрела на Виктора, склонив голову к плечу, став еще более похожей на птицу, примеривающуюся к добыче.

— Он просил меня убить? — спросил ее Виктор.

— Нет. Он пытался сам, ты знаешь.

— Он всегда пытается сам. А ты все не хочешь попробовать? Облегчила бы ему задачу.

— Я не стану этого делать. Я хочу, чтобы он… чтобы вы оба жили долго.

— Эгоистка, — усмехнулся Виктор. — Ты влюбилась, как кошка, и теперь готова позволить ходить по улицам такому, как я, ради того, чтобы сохранить Мартину жизнь.

Ника пожала плечами:

— А кто здесь не эгоист? У тебя одного есть совесть, и то она пытается тебя убить.

Виктор засмеялся, будто это была хорошая шутка. Встал с кровати, подошел к шкафу и начал переодеваться.

— Ты не представляешь, насколько ты теперь права.

— Ника, он тебя там не сожрал? — раздался из-за двери голос Леры.

— Нет, он вообще-то сегодня смирный, — меланхолично отозвалась Ника, подбирая с пола брошенную книгу. Мартин разглядел обложку. «Тошнота», та самая книга, которую покупала Лера.

— Тогда я у тебя его украду. Сокровище, удели мне полчаса?

Лера успела зайти в комнату и стояла, привалившись к косяку, переводя взгляд с Виктора на Нику. Мартин не заметил на ее лице ни одной эмоции.

— Сейчас. Что-то случилось? — спросил Виктор, застегивая рубашку.

— Да, мой припадочный брат залил водой всю ванную.

Мартина поражало, с каким безразличием эти девушки говорили о безумии Виктора. Он чувствовал это безумие ясно, как свое собственное, и прекрасно осознавал, какую угрозу представляет для окружающих. Неспроста он, несмотря на весь свой эгоизм, всю свою самовлюбленность, предпочитал топить себя в ванне — тяга к боли и изощренность, с которой он ее причинял, пугала его самого.

«Может быть Лера не понимает, но Ника-то должна… впрочем, кто знает, какие шрамы есть у его сестры», — подумал он.

Сегодняшний день оказался слишком длинным. Еще светило солнце, но Мартин хотел только одного — лечь в кресло и перестать чувствовать что-либо. И чтобы во сне была только теплая, бархатная темнота, без голосов, лиц и разноцветных вспышек.

Он не стал этого делать.

Виктору тоже хотелось спать. Укрыться одеялом с головой, закрыть глаза и провалиться в пустой сон, где ему не нужно будет тащить на себе груз своих ошибок и лжи. В желании Мартина была усталость, в желании Виктора — малодушие. И оба не позволили себе забытья.

— Ника, сходи на кухню, хорошо? — попросила Лера.

Ника, пожав плечами, вышла из комнаты, прихватив книгу и лежавшую на полу кофту.

Едва за ней закрылась дверь, Лера перевела взгляд на Виктора. Ее огромные, темно-карие внимательные глаза словно были наполнены столь желанной им обоим темнотой. Особенной, похожей на крепкий до горечи горячий чай.

— Слишком часто, — сказала она.

— Скоро все закончится, ты знаешь.

Лера кивнула и села на край кровати. Виктор лег рядом, положив голову на ее колени.

— Бедный мой, глупый, уставший братик… что тебе сказать, как тебе помочь…

Виктор закрыл глаза. Лера перебирала его волосы кончиками пальцев и молчала. Потом отняла руки и через несколько секунд положила пальцы ему на виски. В воздухе раздался резкий запах, в котором Мартин различил мяту, лаванду и камфору. Теперь ее прикосновения были ледяными и покалывали кожу, оставляя после себя легкое онемение.

В душе разливалось что-то теплое и густое, как мед. Это чувство было золотым и полнилось колючими искрами. От каждого прикосновения сестры оно становилось все ярче и отчетливее. Самым здоровым, самым человеческим из всего, что Мартин почувствовал сегодня, была эта любовь.

«Она знает о твоих приступах?»

«Моя сестра знает обо всем».

«И о Милорде?»

«Да».

«Ее не было в твоих условиях», — заметил Мартин.

«Ты ее не бросишь. Я знаю. Ты ведь не такой, как я».

— Тебе легче? — тихо спросила Лера.

— Да. Сегодня не так, как обычно. Послушай, зачем ты меня терпишь?

Мартин понял, что этот вопрос задан с единственной целью — чтобы он услышал ответ.

— Потому что ты мой глупый, потерянный братик. Потому что ты сделал нашу жизнь осмысленной, а еще потому, что ты оплачиваешь мой университет, — усмехнулась она. — А еще потому, что я всегда думала, что в мире, где я хочу жить, люди помогают друг другу.

«Меня ты за такое запер», — подумал Мартин. Вслух говорить не стал, чтобы не подавать идею.

Между тем резкий запах становился все мягче, а прикосновения почти перестали ощущаться. Разум Виктора мутился теплой, мутной дымкой. Создание переставало биться, дрожать и метаться от любви к ледяной жестокости.

— Потому что ты устал, и я тоже устала. Потому что мы живем в отвратительном, больном мире, и мы его дети, отвратительные и больные. Таким, как мы, нет места среди людей, такие, как мы, всегда будут где-то с краю, смотреть, как мимо протекает та жизнь, которой мы хотели бы жить, — Лера шептала эти слова, как заговор, продолжая гладить его по лицу.

Он не отвечал, отпуская измученное сознание и медленно погружаясь в сон, осторожно, как недавно в воду.

Мартин изо всех сил старался не поддаться этому теплому волшебству и не последовать примеру Виктора. Мысль поговорить с Лерой мелькнула и погасла — ему пока нечего сказать.

Наконец он почувствовал, что остался один. Виктор уснул, и скоро Лера встала, накинула на него одеяло и вышла, тихо закрыв дверь.