— Леджер, у тебя все в порядке? — спросил Эйвери.

В комнате было еще темно, так что, должно быть, он услышал, как я ворочаюсь.

— Все нормально. Прости. Дурной сон приснился.

— А мне вот тоже не спится.

Я повернулся к нему, хотя в темноте все равно ничего нельзя было различить. Комнаты с окнами полагались только старшим офицерам.

— Что-то не так? — спросил я.

— Не знаю. Ты не против, если я немного порассуждаю вслух?

— Конечно.

Эйвери был отличным другом. Поступиться ради него несколькими минутами сна было самым меньшим, чем я мог ему отплатить.

Он завозился в постели, усаживаясь.

— Я все думаю про Вудворка с Марли. И про леди Америку.

— А что леди Америка? — спросил я, тоже садясь на постели.

— Сначала, когда я увидел, как леди Америк; бросилась к Марли, я разозлился. Подумал, надо же иметь соображение. Все-таки они проштрафились и заслужили наказание. Не могут же король с принцем Максоном спустить это им с рук, так:

— Ну да.

— А когда служанки с лакеями рассуждали об этом, они вроде как одобряли леди Америку. Мне это казалось неправильным, потому что, думал я, они поступили плохо. Но, в общем, слуги прожили во дворце куда дольше нашего. Может, они много чего здесь видели. И знают что-то такое, чего не знаем мы. А если все считают, что леди Америка поступила правильно... тогда, может, я чего-то не понимаю?

Мы с ним сейчас вступали на зыбкую почву. Но он был моим другом. Лучшего друга у меня не было никогда. Я доверял Эйвери мою жизнь, а дворец — такое место, где без союзника никак нельзя.

— Хороший вопрос. Тут поневоле задумаешься.

— Вот именно. Например, порой, когда я дежурю в кабинете короля, принц сидит и работает, а потом выходит за чем-нибудь. Тогда король Кларксон берет то, что сделал принц, и половину отменяет. Почему? Неужели нельзя хотя бы поговорить с ним на эту тему? Я думал, он готовит его к правлению.

— Не знаю. Контроль? — Едва я произнес это слово, как понял, что это не может не быть правдой хотя бы отчасти. Порой я подозревал, что принц не до конца в курсе того, что происходит. — Возможно, Максон не настолько компетентен, как того хотелось бы королю?

— А что, если наоборот — более компетентен, чем того хотелось бы королю?

Я подавил смешок:

— В это трудно поверить. Его высочество производит впечатление человека, который витает в облаках.

— Гм. — Эйвери поерзал в темноте. — Может, ты и прав. Просто мне кажется, что люди лучшего о нем мнения, чем король. И, судя по тому, что все говорят о леди Америке, если бы они могли выбирать принцессу, то выбрали бы ее. И если она такая строптивая, может, и принц Максон тоже?

Он спрашивал о таких вещах, которые мне не хотелось признавать. Возможно ли, что Максон на самом деле пытается подорвать отцовское влияние? А если это так, значит ли это, что он пытается подорвать королевскую власть и все то, что она олицетворяет? Я никогда не был горячим поклонником монархии и не мог испытывать серьезную неприязнь к человеку, который с ней борется.

Но моя любовь к Америке была превыше всего остального, а поскольку Максон стоял между мной и этой любовью, едва ли что-то сказанное или сделанное им могло бы заставить меня считать его приличным человеком.

— Даже и не знаю, — ответил я честно. — Он ведь не остановил то, что учинили над Вудворком.

— Конечно, но это еще не значит, что все случилось с его одобрения. — Эйвери зевнул. — Я просто хочу сказать, что нас учили наблюдать за каждым человеком, который переступает порог дворца, чтобы определить, нет ли у него каких-либо тайных намерений. Возможно, с теми, кто уже находится во дворце, не помешало бы вести себя точно так же.

Я улыбнулся.

— Похоже, ты что-то нащупал, — признал я.

— Ну разумеется. Я мозг всей этой операции. — Он зашуршал одеялом, снова укладываясь в постель.

— Спи давай, мозг. Твой ум понадобится нам завтра, — поддразнил я его.

— Есть. — С минуту он лежал молча, прежде чем снова подать голос: — Спасибо тебе за то, что выслушал.

— Всегда пожалуйста. Для чего еще нужны друзья?

— Угу. — Он опять зевнул. — Я скучаю по Вудворку.

— Знаю, — вздохнул я. — Я тоже по нему скучаю.

Я был не против инъекций, но место укола потом еще с час адски саднило. Хуже всего было то, что после них тебя большую часть дня наполняла странная пульсирующая энергия. Так что не редкостью было наткнуться на группку гвардейцев, наматывающих круг за кругом вокруг дворца или хватающихся за любую самую изнурительную работу, в попытке дать ей выход. Доктор Эшлер внимательно следил, чтобы в день инъекции получало строго ограниченное количество гвардейцев.

— Офицер Леджер! — вызвал он меня, и я, войдя в кабинет, замер перед узкой смотровой кушеткой, установленной рядом с его столом.

В больничном крыле хватило бы места на всех, но почему-то было приятнее проделывать это в индивидуальном порядке.

Доктор Эшлер кивнул в знак приветствия, я развернулся и приспустил штаны. Я не вздрогнул ни когда кожу протерли холодным антисептиком, ни когда в нее впилась игла шприца.

— Ну вот и все! — весело воскликнул он. — За витаминами и жалованьем подойдешь к Тому.

— Есть, сэр. Спасибо.

Каждый шаг отзывался болью, но я не позволил себе ничем выказать это.

Том выдал мне какие-то таблетки и стаканчик с водой. Я проглотил их, поставил свою подпись на маленькой бумажке, забрал деньги, занес их в комнату и направился прямиком к поленнице. Меня уже распирало от желания выплеснуть переполнявшую энергию.

Каждый взмах топором приносил облегчение. Уколов вкупе с вопросами Эйвери и сегодняшним зловещим сном оказалось для меня слишком много.

Мне вспомнились слова короля о том, что Америку взяли на Отбор для отвода глаз. Теперь, когда она была так зла на Максона, ее победа казалась маловероятной, и все же я задался вопросом, что будет, если та единственная кандидатура, которая, по мнению короля Кларксона, не должна завоевать корону, все-таки это сделает.

И если Марли была фавориткой, быть может, даже личным выбором короля, на кого он теперь возлагал надежды?

Я пытался сосредоточиться, но мысли путались, неутолимая тяга куда-то бежать и что-то делать не давала покоя. Снова и снова я поднимал и опускал топор и остановился лишь два часа спустя, и то потому, что переколол все дрова.

— Там еще целый лес в запасе, если тебе нужно.

Я обернулся и увидел, что за спиной у меня

улыбается старик-конюх.

— Пожалуй, на сегодня все, — отозвался я.

Отдышавшись, я понял, что пик воздействия

укола миновал.

Слуга подошел поближе:

— Ты стал лучше выглядеть. Спокойнее.

Я засмеялся, чувствуя, как меня понемногу отпускает.

— Сегодня мне нужно было дать выход другой энергии.

Он с непринужденным видом присел на колоду. Я не знал, что и думать.

Я обтер потные ладони о штаны, пытаясь сообразить, что ему сказать.

— Послушайте, простите за мою давешнюю выходку. Я не хотел вас обидеть, просто...

Он вскинул руки:

— Ничего страшного. А я не хотел показаться назойливым. Просто слишком часто я видел, как творившаяся здесь несправедливость ожесточала людей. В конце концов они потеряли возможность изменить мир к лучшему, потому что видели вокруг только худшее.

Его черты и манера говорить почему-то казались мне знакомыми.

— Понимаю, о чем вы. — Я покачал головой. — Меня иной раз такая злость берет! Порой кажется, что я слишком много знаю или что, как бы ни поступил, все равно будет плохо, и это не дает мне покоя. А когда я вижу вещи, которые не должны происходить...

— То не знаешь, куда себя деть.

— Именно так.

Он кивнул:

— Ну, я бы на твоем месте для начала сел и подумал о том, что в жизни есть хорошего. А потом спросил бы себя, как я могу сделать это хорошее еще лучше.

— В этом нет никакого смысла, — рассмеялся я.