Прекрасна старость тем, что молчалива. Наедине с собою человек В покое долгом и некропотливом Обозревает молча долгий век. Поток ручьёв, струящийся болтливо Вокруг седого камня без конца, Во времена широкого разлива Все ж не затопит древнего лица. Что вдохновляет этот взор свободный – Не память ли, спокойна и свежа? В ней свет и тень истории народной, А то и есть бессмертная душа. Стесняемся высокого в себе, Как будто бы стесняемся дурного, А в каждой приземлившейся судьбе Высокого, летящего так много! Отец и мама мало говорят – Прекрасна старость тем, что молчалива, Но дом наш старый этому не рад, Нахохлился и смотрит сиротливо. А я, свидетель отчего труда, Я, выкормыш родительского крова, Молчу зачем без совести-стыда, Иль слово скрала резвая дорога? Всё так: с утра до ночи – впопыхах. Вдруг пригляжусь: стареет почерк мамы. Строчу письмо, широкое в словах, Потом опять – слепые телеграммы. О, лишь бы там, вдали, стоял нетленно, Нешатко, необмануто наш дом, Где мы светло проснулись во Вселенной, Где мы уснём… Нечаянно… Потом… Ничего нет в судьбе, только мать и отец Там, в окрестностях дома и детства: Беззащитность калитки… листвы изразец… Святость послевоенного бедства… Округляется раннее поле, Вьётся свет из клубка новизны, На свету, на распутье, на воле Подрастает картина весны. Рядом я на весёлом пригорке – Беззаботней любого цветка! Зеленеет на белой оборке Горько-сладкий узор полынка. Тянет за руку вольная воля, Журавли окликают синиц, И довольно и тихого поля, Чтоб добраться до громких столиц! Гляжу на осень, листья не срывая, Гляжу, как не глядела отродясь! А ты уходишь в дом, лицо скрывая, Слезы незваной, видно, устыдясь. Осенняя? И, верно, золотая. Слеза украсит розу на платке, Когда, его прорешины латая, Слезу смахнёшь как будто налегке. Платок не древний, но уже не новый – Послевоенный, редкий, прожитой, Запорошённый колкою половой, Изношенный с великой простотой. Но лишь накинешь – молодая сила Из каждой ветхой ниточки видна! Ах, матушка, Ах, мамушка, Россия! Держава колыбельная… Стена! Не на беду, не на бегу Припомнила: однажды Учил отец – иди к врагу… Я усмехалась: как же!.. С бедою в замкнутом кругу, Не с грустной верой в чудо Теперь иду, бегу к врагу, Авось не будет худо. А может, враг и вправду враг, Не просто кто-то «между»? Он станет другом – не за так, Не за сговорчивый пятак – За общую надежду. Надежде, вере и любви Нужны такие силы!.. И свет, и боль, и соловьи Души, вчера немилой. Пусть нам отпущена чужбы Немереная мера, Живые помощи судьбы – Любовь, надежда, вера. Слышу: матушка ходит, Зряшно огня не жжёт, Радостью путеводит, Старостью бережёт. Чем ещё, Боже, кроме Вечности, живы мы В белом пуховом доме Матушкиной зимы? …Меж тем вовсю разросся сад отцовский – И слава Богу! Есть отцу забота, Ему светлей в трудах чернорабочих, Чем на веранде – с лампой, при газете… Но примечать неладное я стала: Глядит стеснённо, даже виновато, Молчит, как будто праздного ответа Страшится без надежды на сердечность… Что это – стариковские причуды? Иль памяти виденья молодые Нечаянно выматывают силы? Тогда не знала я, не понимала, Какая это мука – одинокость В стоянии пред Вечностью… Ушла мята с огорода. Бродила, бродила – и ушла. Вышла мать, поглядела: Где мята? А мята ушла, И пыль не клубится, и солнце не смотрит, Закуталось в серый платок из туч. – Негодница зеленохвостая! – Мать, осердясь, заворчала, – Чего не жилось тебе в огороде, Чего не цвелось возле моей старости? Кто теперь мою боль уймет Горячими сладкими пальцами, Кто головушку старую успокоит? Глядь – зелёный подол мелькнул в окне у соседки. – Эй, Наталья, не к тебе ль ушла моя мята? Соседка сквозь занавеску засмеялась невесело: – Не тебе одной, Валентина, горбатиться Да руки свои от болезней отпаривать – И меня старость заметила, Упросила, стало быть, мяту Пожить со мной, побеседовать… Мать руками всплеснула, заго́рилась: – Ты ж совсем молодая, Наталья! – Молодая!.. Не мои ли сыночки в земле лежат? Молодая я до войны была. А сходи ты, Валентина, к Павлине, Она-то и впрямь молодая, Сын вернулся с войны живёхонек, Внуки Павлине заместо мяты… Мать и сходила. Привела с собой мяту, Водой напоила и в ноги поклонилась: – Давай, мята, жить вместе. И мята осталась. |
