Куда мы едем ночью на подводе? От взгляда солнца волчьего укрыто Шершавою рукою материнской Татьянино бессонное лицо. О, Господи! Уже тогда – Татьяна, Тогда уж с полным именем носилась, Как с расписной, набитой чудом торбой, Дни обживая, словно погремушки. Но, чтобы косы выдались на славу, Чтоб змеями любовными взвивались Над будущими радостями жизни, Была Татьяна долго стригунком, Шершавою рукою материнской И ножницами стрижена «под ноль»… О, жеребёнок, мчащий за телегой, Ты всё ещё летишь дорогой к дому По чистой тверди памяти Татьяны! Забыла столь всего – дорогу помню Сквозь многолетье лунное, степное, Лесное, огородное, речное, Туда, где мне и пять, и семь, и десять Всё исполнялось лет, всё исполнялось, Туда, где всё встречали и встречали… Меня вносили в старенькую хату, Закутывали в сонные одежды И спать велели под приглядом света, Незыблемо парящего в лампаде Пред ликом строго-доброго святого Там, в глубине, в старинном возвышенье… Шершавей, тяжелее материнских Всегда бывали бабушкины руки, Что в сон меня тихонько опускали… Когда же утро – петухи с подзоров Кричали, замиряясь с петухами Зари, а те – с дворовыми, живыми, А над столом струился пар молочный Из голубой, а может, красной кринки. Такой всегда была дорога к дому. Она в душе на донышке осталась, Горчит домашним сладким молоком… Иду к мосткам – узлом тугая скатерть, – Чтоб колотить бельё, шагая вброд, Пока мой дед не остановит: – Хватит! – И речку у меня не отберёт. В нём вымах стати, удали, простора, И, напролом идя через дворы, Он сам похож на Житне-Горы, Такой он с незапамятной поры. И я, в себе его почуяв силу И крови буйный и крутой замес, Во всё, как он, напористо входила, Глаза в глаза – всему наперерез. Когда мой дед, такой могутно-древний, Из-под широкой поглядит руки, Я знаю, на краю родной деревни Под этим взглядом крякнут мужики. Я знала – сплю, я знала – сон, И значит, дело поправимо! Пускай, пускай ведёт крапива, За руку тянет под уклон В глухую темень, в жёлтый просверк, В кудлатый мрак над головой, Пускай теперь поставят прочерк Взамен судьбы моей живой – Ведь я проснусь! И я проснулась. Настуня домывала пол, Удобно подоткнув подол. Трава щеки моей коснулась, Но раньше – мягкий травный дух Возник и медленно потух, Вернее, я в траву вдышалась… – Ах, Настенька, такая жалость! Не досмотрела страшный сон: Тянула за собой крапива, Тащила вроде бы в полон! – А я до свету окропила Водой серебряной углы, Ведь завтра Троица Святая! Вставай, теперь легко светает. А сны худые не хули: То души бабушки и деда, Переборовши столько лих, От незадачливого дела Остерегают, слушай их! Убрали дом лесной травою. В отдохновенье гостевом Брожу окрестностью рябою В далёком нимбе дождевом. Покой и нега. Бесконечность В стереопении цикад, Куда ни гляну наугад – Во всём такая долговечность! С налёту взять кувшинок храмы Утята пробуют, галдя. Всё ближе дождь, всё ниже травы Как бы в предчувствии дождя. Паук по вдовьей паутине Вот-вот ударит стрекача, И на церковной золотине Луч оплывает, как свеча… И мельком сон маячит мой! Какая мука… что скрываю, Какое зло таю? Домой Иду – И вишен не срываю. …Идут по шляху не пыля, Как память иль туман, Не ямят житные поля Павло и Иоанн. За дольный дол, за крайний край Течёт родная рать, А как её встречает рай – С земли не увидать. Для смертных веси Вышних сил Безвидны и пусты, Зато в овершиях могил Печалятся кресты. Но средь каких подрайских жит, Надеясь на талан, Павло невидимо лежит, А рядом – Иоанн? Да на Руси же на родной! Быть может, у ветлы, Куда приносит ветр ржаной Пуха половы пострадной? – Здесь, поминаемые мной, Лежат мои хохлы. Уж сколько лет наследный крик Печёт мои уста: Не вечный огнь – бессмертный хрип: «За Родину! За Ста…» Пугливые ночные бабочки Влетают в окна со двора. Бессонные ночные бабушки Маячат в окнах до утра. В ночах и долгих, и томительных Глаза их слабые ясны, От сновидений истребительных Давно они упасены. И даже снами намолёнными Не успокаивает ночь: Под одеялами тканьёвыми Не спится, холодно, невмочь… Земля их взоров не сторонится И не взыскует за погляд, И тихо бабушки-бессонницы На землю тихую глядят. Что видят? Словом не обмолвятся, Немы их тайные пути К той утешительной околице, Куда назначено дойти. Куда? Ни постука, ни голоса, Ни запоздалого письма, И ниже ветра, тоньше колоса Их немудрёные дома. А я – из грешниц, из мечтательниц В младом согласье глаз и рук – Как я стесняюсь их, старательниц, Как я жалею их, старух!. Приноровляюсь к их беседушке – И утро благостно-тепло… Ах, бабушки, седые детушки! И твердь земли, и неба скло… |
