Ночами беспросветными, Тая в себе тоску, Приходят сны бессмертные К усталому отцу: Непраздничные площади, И сталинградский зной, И лошади, и лошади, Задетые войной… И, посерев от жалости, Рвет кто-нибудь затвор – Помочь хоть страшной малостью: В упор, в упор, в упор!.. Ложились отческие рати Во снеги смертные, не сны… Но шли и шли отец и матерь, Всё шли по времени войны. Их души прятал огнь небесный От преисподнего огня – И возвышался ход сокрестный В святом предчувствии меня. За что воевали былые солдаты? За русские долы, за реки, за хаты – За русые косы, за русую речь, За святость, что с русой души не совлечь. Отец мой сам поставил дом, И, только из пелёнок, Я в дом, сверкая животом, Вошла, словно котёнок, – Домахи-кошки не нашлось В хозяйстве небогатом. Сказала матушка: – Авось, Жить станем без заплаток. О, детство, скорое, как свет, Краса на тощем хлебе! Звезда, я все бегу вослед, Ты там ещё, на небе! Который год, в который раз Хочу во сне настигнуть, И наяву силён соблазн – Взлететь, схватить и спрыгнуть! Что есть звезда? Клочок огня, Во мгле судьбы сверкнувший? Осколок света, пламень дня, Грядущий иль минувший? Пускай звезда меня ведёт По жизни вдоль созвездий, Так водит гостя садовод Вдоль сказочных соцветий: «Вглядись в цветы и выбирай, Что по сердцу придётся, Неси в единственный тот край, Где пульс усталый бьётся В седом отеческом дому, Где снимок твой глазастый Парит в сиреневом дыму, Но дым глаза не застит…» Среди апельсинных ноктюрнов, С бокалом свечи золотой? Нет, с ложкой над кашею-тюрей В сорочке из марли пустой. Так крепко я ложку держала, Что сгинула в нетях война: Видать, победиха-держава И тюрей спасаться вольна! Она присмотрела за мною, И я не забыла о том, Как мать подпирала спиною Наш талый, наш глиняный дом, Как вечером с доброго неба Снимал мой усталый отец Пшеничное солнышко хлеба, А вместо звезды – леденец. Не стольный град, не пуп вселенной – Укромный русский городок, Где каждый домик белостенный Издревле смотрит на восток. Где на скамейках толстопятых Корзины яблок там и тут, А во дворах вьюны и мяты Интриги нежные плетут. Где белоствольною калиткой Легко войти в моё давно, Когда я, как иголка с ниткой, Вплеталась в русское рядно. Лазурный, алый, белый, синий – Как много вышито цветков! Вся златошвейная Россия Из малых смотрит городков. Творит всё новые узоры, Хотя и старым несть числа: Святые вещие соборы И певчие колокола. Покорна их смиренной силе, Душа трепещущая мнит, Что и небесная Россия В те колокольчики звонит! Свитки пелёнок, крещальные свечи, Азбукварей лепотки, Детская комната отческой речи, Световершки-корешки. Кажется, издревле стол письмодельный – Спящего дерева ствол – Мне отпустили, как город удельный… Вот этот письменный стол. Как поживаете, азы и буки? Плещутся над головой Зеленоглазые светышки-звуки, Дерево светит листвой. Здравствуй, хранилище лада и рады, Здравствуй, взыскательный род! Близко я, у родословной ограды, Скоро ль дойду до ворот? Или провидишь, мой предок глазливый, Грешной судьбы переплёт? Полно! Нас взыщет лишь Бог справедливый, Взыщет – и тем вознесёт… Близко я, родичи, слухом и духом, Рядышком мой окоём, Выстланный светом, и словом, и пухом Веры, А тем и живём. Копятся тайны любови и гнева – Вызнает, кто помудрей… Светит листва православного древа Свитками азбукварей. «Я не могу весёлых песен петь!» – Пою певцу печальному вослед (Он, может быть, печален и в раю?) И музу старомодную мою Не вывожу стеснительно во свет, В причудливую шёлковую сеть. Да и сама не столько хороша, Чтоб дивовать собой капризный люд: Меня в садах растила Дар-гора, Моим стихам устраивали суд, Стесняясь поэтических причуд, Отпетые ребята-бисерá – Спасибо им, что выжила душа! Ещё она повадилась летать На пажити отцовских Житне-Гор: И в Житне-Горах, и на Дар-горе Давно, ещё при батюшке-царе, Сияли церкви. Живы – с эких пор! – Они не дали душу расплескать. Такое счастье. Видно, неспроста Душа глядела сызмала на Спас, В премудрую Евангельскую даль – Премудростью же множится печаль… Такое счастье выпадает Раз И навсегда, до самого креста. |
