— Да, в сознании, но переутомляться ему нельзя. У него сейчас там уже есть посетитель… — седой ёжик склонился над планшетом — мадам Клюзель. Седьмой этаж, палата 718. Но вы можете, конечно…
Последних слов Дуст не слышал. Он со всех ног понесся к лифту, едва не сбив по дороге перепуганную медсестру.
… В просторной одноместной палате, где лежал Тьери, было приоткрыто окно, и осенний ветерок из парка колыхал и трепал легкие белые шторы. Два вишневых листа, словно два сердечка, плавно впорхнули в комнату и опустились рядом на покрывало, описав замысловатую траекторию. Тьери лежал на подушках, заботливо приподнятых и взбитых медсестрой. На его голове была свежая повязка, шея — в жестком фиксаторе, правая нога была подвешена, чтобы избежать отеков. Он казался милым и немножко смешным, взъерошенным, будто качался на качелях или ехал на самокате в ветреный день — домашний, мягкий и беззащитный, как подросток. Рядом ним на табурете сидела молодая женщина, чуть полноватая, пухленькая и миловидная, лукавый срез азиатских, монгольских скул, тяжелые рыже-русые волосы, скрученные в небрежный хвост; пухлые насмешливые губы — розовые, нежно изогнутые, как у ребенка, сине-зеленые глаза, длинные и узкие, чуть приподнятые к вискам; такая милая, уютная девушка, словно яблочный пирог с кремом, или пушистый игрушечный енот из круглой картонки с игрушками, из детства: взять на ручки, прижать, погладить, уткнуться; запах скошенной травы, колокольчиков и малины с молоком…
Дуст внезапно осознал, что уже некоторое время стоит в дверях, позабыв войти, а Тьери и девушка смотрят на него с улыбкой и даже что-то, возможно, ему говорят.
— Привет, ребята — прошу прощения за вторжение, я просто хотел навестить тебя, Тьери — вот прилетел в Париж, мы же никогда «в реале» не встречались, — смущенно затараторил Петя, — как ты? Я говорил с твоим врачом, он говорит, что ты скоро поправишься!
— Я так рад тебя видеть, Петр! — Тьери тепло пожал протянутую Петей руку. — Все позади, да? Расскажи, как вам это удалось? И где Аспид? Ты уже встречался с ним?
— Как удалось — это ты у самого Аспида спроси, — Петя растерянно пожал плечами, — я не знаю, Тьери, как он это сделал… Я бы без него не справился никогда, это точно! — Клюзель рассмеялся, весело глянув на Петю. — Да брось, Дуст, ты и сам парень не промах! Вот, познакомься — это Лина-Мэй!
— Привет, Петр! — голос у девушки оказался такой же, как она сама: теплое молоко с медом, обволакивающий и нежный, чуть приглушенного тембра, с грассирующим парижским «р».
— Вы — мадам Клюзель? — без особого энтузиазма поинтересовался Дуст.
— Мадемуазель! — девушка звонко рассмеялась.
— Это моя сводная сестренка Мэй, а фамилии у нас одинаковые! — добавил Тьери.
У Дуста сразу потеплело на душе, и он стал увлеченно рассказывать про «потрясающего Аспида», который от всех прятался и не желал выходить на связь после победы над вирусом; про то, как пришлось выступать на разных международных форумах и бегать от журналистов…
— Вот она, тяжелая жизнь селебрити! — рассмеялся Тьери. — Теперь придется терпеть…
— А что там был за текст? Ну, тот самый, который вы с Аспидом все-таки добили? — спросила Лина-Мэй. — Тьери сказал, что вам удалось полностью расшифровать его?
Головин взглянул на девушку и почувствовал, что краснеет.
— Там… странная такая фраза была написана, вроде принадлежит самому да Винчи: «Прости змея в душе своей и возлюби его, ибо сердце без любви подобно чаше с ядом смертельным». Он же буквально выворачивал свои записи наизнанку, справа налево, дважды в зеркале, и потом еще… в общем, все сложно, — подытожил он, усмехнувшись. — татуху вот сделал на руке, на память… Ох, и попила эта чертова Горгона нашей кровушки… да, Тьери?
Клюзель невесело кивнул. — Я говорил по телефону с месье Мартинесом, — продолжил Дуст, — он сказал, что будет рад снова видеть тебя в Лувре, и просил передать привет, и еще сказал, что всегда будет готов взять тебя обратно, если ты…
— Нет, Петр, хватит с меня программистской деятельности, — твердо сказал Тьери. — Я уже всё решил. Пойду снова в университет, поступать на факультет истории искусств. Хочу докопаться до странных загадок Средневековья. Начну с да Винчи, конечно… Знаешь, я несколько дней, кажется, был без сознания — странное такое состояние, когда ты как будто ныряешь куда-то глубоко-глубоко, где тишина и совсем нет ни воздуха, ни света, а потом ненадолго выныриваешь на поверхность, и тут начинаются глюки… — Тьери слегка поёрзал на подушках, устраиваясь поудобнее. — Ко мне ангел приходил, веришь?
— Неа, — честно признался Дуст. — Я сам только зеленых чертей видел… пару раз… когда водки перебирал! И что он тебе сказал?
— Сказал, что я поправлюсь. И что от меня уйдет Софи. Что я встречу другую женщину, и у нас будут дети… И что я должен изучать Средневековье. Я так четко видел его, Петр — он вот тут стоял, у окна, совсем рядом, и от него золотой свет падал, прямо на меня — я словно купался в этом сиянии; а еще я помню его лицо, как будто видел его раньше когда-то, — может, мельком?.. Лицо как лицо, только волосы белые совсем, но не седые, как у Буавена, а именно белые, мягкие и вьющиеся немного. Глаза светлые, добрые, взгляд — будто мы сто лет знакомы, довольно молодой мужчина, только одет немного странно… как с фотографий пятидесятых годов прошлого века, но я-то сразу понял — это Ангел, потому что у него были крылья за спиной — я их видел…
— Эх… и почему мне ангелы не снятся, ничего не предсказывают? Хоть бы знак послали, что ли, с небес! Так ведь нет… Или может, я их в упор не вижу?
Дуст покосился на Мэй: в глазах девушки заплясали веселые огоньки, и она сняла с покрывала алые листья, отправив их прямиком в раскрытое окно, — Знаешь, что я тебе скажу, Тьери? Тебе нужно отдыхать и не переутомляться, дорогой ты мой! — Клюзель хотел было возмущенно помотать головой, но жесткий фиксатор не давал ему возможности двигаться.
— Я тебе тут яблок наших привез, сорт «антоновка» — Петя внезапно по-детски весело и громко рассмеялся, хорошо так, светло, — мы вчера привезли с мамой несколько ящиков с дачи, на пироги там, на джем — мама варит, печет… и тебе прихватил — вот, попробуй, яблочки — супер! Мэй.! Возьмите яблочко!
Лукавые скулы девушки порозовели, когда она взяла из Петиных рук крупное ярко-желтое яблоко и с хрустом надкусила его. — Кисленькое, ммм! Люблю!
— Ты там поосторожней с ним и его яблочками, сестренка! — рассмеялся Тьери, — он ведь у нас тот еще змей…искуситель!
— Учту, — с набитым ртом хмыкнула Мэй, потянувшись сразу за вторым. — Тоже мне, нашел Еву!
Тимоти Буавен заглянул в дверь: — Ну вы и хохочете, господа, на весь коридор слышно! — усмехнулся он. — Прошу прощения, месье Головин, мадам, но я должен осмотреть Тьери, а посему…
— Дуст! — не выдержал Тьери. — А что такое «твой кролик написал»? (*your bunny wrote* — попробуйте быстро произнести это несколько раз, желательно без свидетелей. Сисадимины обожают этого кролика)
Дуст, зажав рот, чтобы снова не начать ржать, помахал Тьери на прощание, тепло пожал руку Буавену и бросился догонять ушедшую вперед Лину-Мэй.
— Мэй, хотите кофе? Здесь есть кофейня прямо за углом, там в витрине такие вкусности, ммм! Корзиночки с кремом, эклеры с малиной и шоколадом, маффины с голубикой… Любите сладкое?
— Ох, Петр, а ведь вы и правда змей, — очаровательная толстушка кокетливо фыркнула и повела маленьким, смешливо вздернутым носом в сторону кофейни, понюхав воздух, как хитрый домашний енот при упоминании о пирожках с джемом. — Люблю, и до модельных параметров мне, увы, как до Луны на самокате… Худеть и худеть!
— И не вздумайте, Мэй! Ни в коем случае! Кого же я тогда буду… совращать десертами?..
Друг мой, спи. Я все время буду рядом, пока ты не проснешься и не откроешь глаза, и потом тоже никуда не уйду. Я бы не отходил от тебя ни на шаг и не расставался с тобой ни на миг, потому что жизнь без тебя давно потеряла всякий смысл. Ты — смысл моего бессмертия и моей судьбы, мой личный «умысел», фатум, боль и счастье. Мгновения, проведенные рядом с тобой, проносились на запредельной скорости; мне хотелось остановить время и растянуть его, как эспандер, а ты говорил, что я слишком быстр для тебя… Ангел, за все те века, что мне пришлось прожить одному, без тебя, во мне накопилось столько адской горечи и боли, что только святая вода могла бы положить им конец. Твой свет даёт мне силу жить, и пусть вся моя тьма закроет тебя от невзгод. Мы знакомы несколько тысяч лет; сколько было сожжено мостов, сколько созвездий пронеслось над нами, сколько Черных лун мы пережили вместе — ты помнишь? Сердца наши — обкатанные морской водой круглые камушки, которые в незапамятные времена вынесло на берег по разные стороны вселенной; но вода вечности, ее соль и глубина размыли до самого дна звездный песок бессмертия, и взорвались сверхновые, и сомкнулись берега, и опрокинулись миры, подобно перевернутому зеркалу, чтобы мы оказались здесь вместе, в моей спальне, как две песчинки одной Вселенной, две противоположности, черное и белое, ангел и демон… Ведь так бывает, скажи, что центр Вселенной внезапно оказывается прямо рядом с тобой, на диване? Крылья твои мягче озёрной воды, они словно сотканы из тончайшей пыльцы и пуха, дотронуться страшно — прозрачная хрупкость мотылька, устремленного в синеву…
