Когда женщина приближается к нему, полицейский в штатском кладет телефон в карман куртки и делает шаг ей навстречу; кажется, ему плохо слышно, что она говорит. Собачонка испуганно отпрыгивает от его ботинок, жмется к ногам хозяйки, и обе они дрожат. Женщине наверняка холодно, на ней ведь только тонкая кофта.

Николас замечает, что полицейский в штатском явно интересуется тем, что говорит женщина, и внутри него растет неприятное чувство. Полицейский тем временем заинтересованно кивает и смотрит в том направлении, в котором указывает женщина.

Именно туда и побежал Николас, когда вышел из квартиры.

Он сглатывает. Значит, эта женщина и есть информатор, это она за ним и следила? В следующее мгновение она указывает на окно, в котором он прошлым вечером, когда дрался с Санта-Клаусом, заметил движение занавески.

Само собой. Старуха, которой больше нечем заняться, кроме как следить за соседями. Да ее еще и понесло куда-то.

Николас стискивает челюсти, понимая, что проиграл, но ничего не может сделать, уже ничто не имеет значения.

Разговаривая с женщиной, полицейский в штатском делает пометки в блокноте. Время идет, проходит пять минут… а может быть, и все двадцать, которые кажутся Николасу вечностью. Что она ему рассказывает? Что она видела? Наконец они заканчивают разговор, и противная старуха удаляется, таща за собой собачонку, а полицейский направляется в сторону автомобиля, где сидит Николас. Он отворачивается, надеясь на тонированные стекла, и так сильно сжимает большой палец в кулаке, что тот начинает пульсировать. Тогда Николас наконец разжимает кулак и снова смотрит в окно автомобиля.

Старушенция ушла. Когда максимальное напряжение спадает, он переводит дыхание. Щиплет себя за спину, куда может дотянуться. Он должен убедиться, что все это происходит на самом деле – вся эта сцена, что разыгрывается сейчас снаружи. Чувствует себя в дурном автокинотеатре, где занял место в первом ряду.

Николас настораживается, когда полицейский в форме подходит к автомобилю и заглядывает внутрь, чтобы убедиться, что зрение его не обмануло. Выправка у полицейского военная. Он идет вразвалку, подходит ближе, наклоняется к стеклу и смотрит на Николаса в упор. Затем подзывает конопатого и показывает пальцем на Николаса:

– А это еще кто?

Николас слышит только обрывки ответа: что-то про закон о веществах и о том, что он уже какое-то время сидит в автомобиле.

– Закон о веществах! Сколько он уже здесь сидит?

Конопатый смотрит на наручные часы, стушевывается под суровым взглядом коллеги, что-то бормочет в ответ.

– Отпустить?! – бушует тот. – Он был лишен свободы более чем на час! Ты же понимаешь, что его нельзя отпускать.

К ним присоединяется надзирательница, и они втроем что-то обсуждают, какую-то пакость по отношению к Николасу. Полицейский раздражен, впрочем, это и понятно. Он резко взмахивает рукой и тычет пальцем в сторону собеседников. К сожалению, похоже, что здесь решает он, у него погоны потяжелее, чем у патрульных, а конопатый и надзирательница просто кивают в ответ на то, что он говорит.

Накал страстей наконец стихает, и, когда надзирательница садится за руль и говорит, что они едут в отделение, Николас не может вымолвить ни слова.

Веснушчатый полицейский запрыгивает на заднее сиденье рядом с Николасом, на лице у него застыло виноватое выражение.

– Все равно придется побыть в вытрезвителе и сделать тест на наркотики. Мне жаль.

– А насколько это необходимо? – задает вопрос Николас. – Я чувствую себя лучше, уже час прошел, я сам справлюсь.

– К сожалению, все пошло не так, как мы планировали.

Когда автомобиль отъезжает, Николас опускает голову и смотрит себе на пальто, хочет понять, могла ли кровь исчезнуть сама по себе. Надеется, что да.

Он видит и слышит все, что происходит в приемнике, где идет оформление, хотя в голове продолжают всплывать и наслаиваться друг на друга картины прошедшего вечера. Ясмина с унитазным ершиком в волосах, танцующая и поющая под «О святая ночь», ее тело, заваливающееся на диван… кровь.

Николас сидит на деревянной скамье в помещении спартанского вида, где обстановку составляют только два письменных стола со стационарными компьютерами и защитными прозрачными перегородками, отделяющими столы от скамьи, где размещают задержанных. Один из них Николас. Но в отличие от других, полицейские оставили его одного под присмотром дежурного, сказав, что ему следует подождать, потому что сначала им нужно заняться другими делами.

– Убийство, сами понимаете, – объясняет конопатый и еще раз пожимает плечами, как будто извиняясь. – Мы должны ввести руководство в курс дела и доложить основные сведения, потому что приехали на место первыми.

Чтобы справиться с отчаянием, Николас молча начинает солидализироваться с другими задержанным, пребывающими в отделении. Длинноволосый парень, который слил дизельное топливо из грузовика. Парочка наркоманов, чью машину остановили, а в ней оказалась гора рождественских подарков, явно появившихся после кражи со взломом накануне. Скандальная полька, которую нашли спящей на скамейке в парке. Николас догадывается, что ее задержали по той же причине, что и его, потому что она не могла позаботиться о себе сама. Но в отличие от него под ее клетчатым пальто нет пятен крови, оставшихся после убийства.

Открывается дверь, и на пороге появляется женщина в короткой юбке и на высоких каблуках. Ее сопровождает совершенно лысый, несмотря на молодой возраст, полицейский. Зато борода у него растет отлично. Он высокий и крепкий. Облачен он в стандартную полицейскую форму, на ногах – сандалии марки «Биркеншток». У него столько же звездочек, сколько у того копа, который ходит вразвалку. Наверное, это какой-то старший офицер, догадывается Николас и снова смотрит на привлекательную женщину. Ей здесь совсем не место, и разговаривает она по-другому – четко, ясно. К тому же выглядит знакомой. Темные волосы спадают по шубке красивыми локонами до уровня лопаток.

Из того, что слышит, Николас делает вывод, что она адвокат и пришла сюда на встречу с клиентом. Дежурный проводит ее по коридору мимо ряда белых дверей, а лысый офицер обращается к Николасу:

– А вы кто?

Николас бросает взгляд через плечо, но за ним только стена. Офицер заговорил именно с ним.

Николас пытается смочить слюной сухой язык, чтобы ответить, но полицейский у перегородки опережает его:

– Это по закону о лицах под влиянием психотропных веществ. Его привезли Тарья и Робин.

Тарья и Робин. Это что, так зовут надзирательницу и конопатого?

Старший офицер что-то неразборчиво бурчит себе под нос, и по тому, как решительно идет обратно к двери, можно судить, что он немало раздражен.

Николас вертится на месте. Его мочевой пузырь вот-вот лопнет. Он оглядывается в поисках туалета. Вот было бы здорово туда попасть! Там он смог бы умыться, может быть, спрятать футболку в каком-нибудь контейнере для мусора, смыть большую часть крови. Николас привлекает внимание дежурного, когда тот снова возвращается из коридора:

– Можно мне в туалет? Скоро прямо в штаны напружу.

Треугольное лицо дежурного расплывается в широкой ухмылке.

– Ты думаешь, я вчера родился, что ли?

Настроение у Николаса портится еще больше, он сникает, дышит все чаще, ему действительно начинает казаться, что он вот-вот умрет. Но очевидно, что Николас хорошо скрывает приступ паники, потому что никто ничего не замечает, включая Тарью и Робина, которые через мгновение возвращаются назад со старшим офицером. Теперь, когда известны их имена, они кажутся более человечными. Но довольными в любом случае не выглядят, особенно старший офицер.

– Это по закону о лицах под влиянием психотропных веществ, говорите?

– И еще мелкое правонарушение, связанное с наркотиками, – вставляет Тарья. – Мы подозреваем собственное потребление.

– Вы его обыскали? При нем наркоты нет?