«Правильная получилась курочка, - наблюдая за свиданием, подумала Бруха, - надеюсь, он будет счастлив».
Всё ещё чувствуя свою вину, Бруха решила проведать своего недавнего знакомца, и отправилась в лес. Не доходя до белкиного дупла, она заметила Чудь, который, сцепив руки за спиной и повесив голову, ходил вокруг своей новой квартиры и что-то бурчал.
- Эй! - крикнула Бруха, чтобы не напугать его своим внезапным появлением, - Это я!
Чудь остановился, увидел Бруху и неловко полез в дупло.
- Привет! - крикнула она, подойдя к дуплу.
Не дождавшись ответа, Бруха постучала по дереву:
- Не бойся, - громко сказала она, - я пришла тебя навестить. Как тебе на новом месте?
- Хорошо очень, - глухо донеслось изнутри, и было понятно, что очень не хорошо.
- Вылезай, поговорить надо, - сказала Бруха.
Чудь шумно ворочался в дупле и молчал.
- У тебя что, ушей нет? - спросила она.
- Ухи вот, - он высунул голову наружу и поковырял сбоку пальцем.
Потом голова исчезла и снова стало тихо. Затем показалась пушистая спина, а потом и весь Чудь, который начал криво спускаться по стволу. Когда он всё таки соскользнул с него, они сели рядышком на сосновые иголки.
«Я тоже не по своей воле здесь», - подумала Бруха, а вслух сказала:
- Квартира как квартира, у меня тоже такая, только под деревом.
- Какая ж это квартира: ходить — выходить в окно? - Чудь не выговаривал некоторые слова, отчего его говорок казался птичьим. - я как же жил? Как никто! Из дырки в шкафу, наблюдал. Потом раз — спать. Прописка такая. Смотрю, значит, эти ходят, потом те, потом опять. И пустота, пустота лучше. Потому что просторнее. Иногда собака. Большая, добрая, её глаз в дырке. Мой глаз и её, так друг на друга, потом уходит. А эти никогда. Запахи, да. Я любил, когда щи, вкусно. Ещё, когда отпуск. Можно из шкафа нырк. И по кроватям, мягкие. И шерсть от пыли можно. Да, хорошо. Потом опять у дырки. Вдруг раз и завертелось, и голова вниз. Зелёное, серое, галдят. Устал или не знаю как. Обратно бы.
- Теперь я всё про тебя поняла, - сказала Бруха. - Что же мне делать?
Чудь успокаивающе погладил её по коленке и полез в дупло.
А над ними высоко-высоко в сияющем небе висела Сорока, отчаянно трепеща крыльями. Она молча зависла на одном месте, и только крылья бились, и казалось, что это вовсе не Сорока, а чёрная звезда.
25.
- Ффух, - сказал Филин, увидев Сороку рядом со своим дуплом, - зачем пожаловала, трещётка?
Сорока проглотила обидное прозвище и начала вкрадчиво:
- Ты слышал? Воришку-то поймали! Слышал?
- Нет, - ухнул Филин, - да мне и ни к чему.
- Как это ни к чему? А очки? У тебя же очки украли, помнишь?
- Да, помню, помню. Только у меня уже кое-что другое есть. Я давно хотел поменять, а как очки стащили, так сразу завёл вот… это, - и Филин достал из-под крыла какую-что круглую штуковину на цепочке и покачал перед носом Сороки.
- Что такое? - вытаращилась Сорока.
Филин важно омоноклил глаз и покосился в сорочью сторону.
- Ну как? - спросил он. - Правда же, лучше очков?
- Ну и что ж, что завёл, ну и что ж, - стала распаляться Сорока, стараясь не смотреть в страшно увеличенный глаз Филина, - сегодня у тебя украли, завтра у меня украдут, а после завтра…
У Филина от сорочьего стрекотания всегда начинало зудеть в подключичной ямке. Он взъерошил перья, но зуд не прекращался.
- Ладно, ладно, не кипятись, - он попытался дотянуться до ямки клювом, чтобы почесать, но жёсткие перья мешали ему, и он неуклюже ткнулся в крыло, отчего монокль выпал из глаза, и Филин едва успел его подхватить, - что ты хочешь-то?